1 Не говори, о чем над урною моей Стенаешь ты, скиталец одинокой: Луч славы не горит над головой твоей, Но мы равны судьбиною жестокой!.. Число ль ты хочешь знать моих сердечных ран? Сочти небес алмазные пылинки; По капле вымери бездонный Океан, Пересчитай брегов его песчинки! Пускай минувшего завеса раздрана — Мои беды заглушены веками; Тоска по родине со мной погребена В чужой земле, под этими песками. Не верят повести Овидиевых мук: Она, как баснь, из рода в род несется, Течет из уст молвы — и как ничтожный звук В дали времен потомству раздается! 2 О, как приветствовал на Тибровых брегах В последний раз я римскую денницу! Как ты поспешно скрыл, Капитолийский прах. От глаз моих всемирную столицу! И ты исчез за ним, мой дом, мой рай земной [262], Моих богов отеческих жилище! Изгнанник! где твой кров? — весь мир перед тобой,— Прости лишь ты, родное пепелище! Но нет! и целый мир был отнят у меня: Изгнанье там поэта ожидало, Где воздух — снежный пар; туман — одежда дня, Там, где земли конец или начало! [263]Где только бранный шум иль бурь всегдашних вой Пустынный гул далеко повторяет; Свирепый савромат выходит на разбой, Иль хищный гет убийство разливает! [264] 3 Чернее тьмы ночной был цвет моих кудрей, Когда узрел я берег сей кремнистый; Промчался год один — и в недре сих степей Я побелел, как лебедь серебристый! Вотще в гармонии Овидиевых струн Все таинства Олимпа обитали: Упал на их певца крушительный перун — И в сердце вмиг все звуки замолчали!.. Когда седой мороз над кровлями трещал, Широкий Истр недвижен становился, И ветр, как дикий зверь, в пустыне завывал, И смятый дуб на снежный одр катился, — [265]По беломраморным, застынувшим водам, Как новый ток, в час бурного волненья, Кентавры хищные неслись в то время к нам С огнем войны, с грозой опустошенья [266]. 4 Душа, сим гибельным тревогам предана, Могла ль творить, как некогда творила? Нет! с лиры брошенной Назонова струна На бранный лук тогда переходила [267]. И радостно поэт на смертный мчался бой, И с жизнью вновь к изгнанью возвращался; Придешь ли ты назад, миг вольности златой? Иль ты навек с душою распрощался? Узрю ль я вновь тебя, родимой кровли сень? Увижу ль вас, отеческие боги? И тот волшебный край, где солнце каждый день Златит весны зеленые чертоги? И ты, о вечный град! узрю ль у ног твоих Простертый мир перед семью холмами, Блеск пышных портиков и храмов золотых, И пену струй под бронзовыми львами? 5 Узрю ль и тот предел, где царственный народ Благоговел пред гласом Цицерона, И стогны, где поднесь родимый воздух пьет, Как жар любви, поэзию Назона? Моя Италия! к тебе, на светлый Юг, Помчался б я быстрей крылатой птицы; О солнце римское! когда ж от скифских вьюг Оттаешь ты Назоновы ресницы? Когда… но я вотще о родине стенал! Надежды луч над сердцем издевался; Неумолимого я богом называл: От грусти ум в душе поколебался! И ты ль тюремный вопль, о странник! назовешь Ласкательством души уничиженной? Нет, сам терновою стезею ты идешь. Слепой судьбы проклятьем пораженный!.. 6 Подобно мне, ты сир и одинок меж всех И знаешь сам хлад жизни без отрады, Огнь сердца без тепла, и без веселья смех, И плач без слез, и слезы без услады! Но в гроб мой мрачного забвения печать Вотще вклеймить мечтало вероломство — Его завет певца престанет обличать, Когда умрет последнее потомство! Меж тем — пусть на земле, пред суетной толпой, В ночи времен не гаснет солнце славы — Пройдет ли луч его сквозь сумрак гробовой? Моих костей коснется ль величавый? Вотще труба молвы на безответный прах Со всех сторон поклонников сзывает, — Что пеплу хладному в тех громких похвалах, За кои жизнь всечасно умирает!.. Умолк божественный — и с лирой неземной Исчез, как луч во мгле свинцовой… Взрывает волны ветр глухой, На море льется блеск багровый. Громады туч по небесам, Как будто по морю другому, Подобно мрачным кораблям, К сраженью мчатся громовому. Трепещут груды волн седых И, как подавленные, воют, — То не главы́ ль духов морских Струями локонов своих, Как серебром, всё море кроют? Души разбойника черней, Сошлася с бурей мгла ночная И, как завеса гробовая, Весь мир сокрыла от очей. Лишь пламень молнии струистый Другого неба свод огнистый Откроет — и во мгле ночной С кипящей борется волной. Темна, как сумрачная вечность, Она подъемлется, идет… «Матрос! что вдалеке твой взор распознает? Что с мачты видишь ты?» — «Я вижу бесконечность!» «Не буря ль это, кормчий мой? Уж через мачты море хлещет, И пред чудовищной волной, Как пред тираном раб немой, Корабль твой гнется и трепещет!» — «Ужасно!.. руль с кормой трещат, Колеблясь, мачты изменяют, В лоскутья парусы летят И с буйным ветром исчезают!» — «Вели стрелять! быть может, нас Какой-нибудь в сей страшный час Корабль услышит отдаленный!» И грянул знак… и всё молчит, Лишь море бьется и кипит, Как тигр бросаясь разъяренный; Лишь ветра свист, лишь бури вой, Лишь с неба голос громовой Толпе ответствуют смятенной [268]. «Мой кормчий, как твой бледен лик!» — «Не ты ль дерзнул бы в этот миг, О странник! буре улыбаться?» — «Ты отгадал!..» Я сердцем с ней Желал бы каждый миг сливаться; Желал бы в бой стихий вмешаться!.. Но нет, — и громче, и сильней Святой призыв с другого света, Слова погибшего поэта Теперь звучат в душе моей! 24 марта 1829 вернуться Как ты поспешно скрыл, Капитолийский прах, От глаз моих всемирную столицу! И ты исчез за ним, мой дом, мой рай земной… Овидий сам замечает, что дом его находился близь Капитолия или даже был соединен с ним: Hane (lunam) ego suspiciens, et ab hac Capitolia cernens, Quae nostro frustra juncta fuere Lari; Numina vicinis habitantia sedibus, inquam, Jamque oculis nunquam templa videnda meis, Dique relinquendi, quos Urbs habet alta Quirini: Este salutati tempus in omne mihi, etc. Trist., Lib. I, Eleg. III. «Смотря на нее (луну) и при свете ее различая Капитолий, который вотще соединен был с моими домашними ларами, боги, — сказал я, — обитающие в соседственных чертогах; храмы, коих глаза мои уже никогда не должны видеть; боги, мною покидаемые, которыми обладает высокий Град квиринов, — простите навеки!» и проч. вернуться Изгнанье там поэта ожидало, Где воздух — снежный пар; туман — одежда дня, Там, где земли конец или начало!.. Ulterius nihil est, nisi non habitabile frigus. Heu quam vicina est ultima terra mihi! Trist., Lib. Ill, Eleg. IV. «Далее нет ничего, кроме необитаемых льдов: как близка от меня последняя земля мира!» вернуться Свирепый савромат выходит на разбой, Иль хищный гет убийство разливает! Кому неизвестно, какими ужасными красками изобразил Овидий место своего изгнания, климат Скифии и варварство окружавших его народов: бессов, савроматов, готов и проч., коих имена, как сам он выражается, не достойны его гения: Quam non ingenio nomina digna meo! вернуться Овидий в X элегии III-ей книги своих Тристов много жалуется на скифские ветры: Tantaque commoti vis est Aquilonis, ut altas Aequet humo turres, tectaque rapta ferat. «Сила Аквилона, когда он свирепствует, такова, что высокие башни сравнивает он с землею и уносит сорванные крыши». Описание следствий мороза также весьма живо и подробно: Pellibus, et sutis arcent mala frigora braccis: Oraque de toto corpore sola patent. Saepe sonant moti glacie pendente capilli, Et nitet inducto candida barba gelu. Trist., Lib. III, Eleg. X. «Шубами и мехами сопротивляются они лютому холоду; изо всего тела наружу только одно лицо. Часто отягченные льдом волосы звенят при малейшем движении, и брада белеет от мороза». вернуться Кентавры хищные неслись в то время к нам С огнем войны, с грозой опустошенья. Sive igitur nimii Boreae vis saeva marinas, Sive redundatas flumine cogit aquas; Protinus aequato siccis Aquilonibus Istro, Invehitur celeri barbarus hostis equo. Hostis equo pollens, longeque volante sagitta: Vicinam late depopulatur humum. Trist., Lib. Ill, EI. X. «Скует ли сила Борея воды морские или разливы вод речных, тотчас по уравненному сухими (морозными) ветрами Истру налетают к нам на быстрых конях варвары — враги, мощные конями и стрелами, далеко реющими: окрестные страны пустеют». вернуться Нет! с лиры брошенной Назонова струна На бранный лук тогда переходила… Овидий, в своем Послании к Северу, жалуется на то, что изо всех римских изгнанников один он осужден на труды военные. «Читая стихи сии, — говорит он, — будь к ним снисходителен, ибо не должно забывать, что я пишу их во время приготовления к битве», и проч. Deque tot expulsis sum miles in exule solus: Tuta (nec invideo) caeteia turba jacet. Quoque magis nostros venia dignere libellos, Haec in procinctu carmina facta leges. Ex Ponto. Lib. I, Epist. IX. вернуться См. Письма из Болгарии, стр. 18–20. |
