Неистовый, яростный меч, Безудержной жаждой томим, Аттилу заставил забыть В ту пору про сон и еду, Входить не хотел он в ножны, Не мог он смириться в ножнах, И рвался он вон из ножен. Сверкал, извивался змеей, Шипел у Аттилы в руке. И вот средь Паннонских равнин, Одежды порвав на груди, Усталый Аттила метнул Неистовый меч в небеса. Со свистом взлетел и упал Сверкнувший как молния меч. Упал он Аттиле на грудь, Рассек он могучую грудь, Коснулся он сердца в груди… И вечную жажду свою Сполна наконец утолил. 1932 Париж 278. Влюбленный Надо Перевод Т. Спендиаровой Гнал скакуна Надо-храбрец В кочевье, на крутой подъем. Гнал и пригнал, пригнал и стал У Гюлизар перед шатром. Сошел с коня, за повод взял, К столбу, что справа, привязал, А слева, в склон, воткнул свое Стальное, острое копье. Потом, надменен, горделив, Идет он, руку положив На золотую рукоять Клинка, что храбрецу под стать. И так, с оружьем у бедра, Отважный, входит в глубь шатра Без промедления — и вот Перед красоткой предстает. Храбрец Надо и Гюлизар Слепой гордыни образцы, И друг от друга сердца жар Они скрывали, гордецы. Она ждала, что, укрощен, Он первый в ноги ей падет, Желал в своем упорстве он, Чтоб было всё наоборот. Не поклонившись, хмур и зол, Такую речь Надо повел: «Кто тебе сказал, Ах, колдунья ты, Будто о тебе Все мои мечты? Кто тебе сказал, Ах, колдунья ты, Будто день и ночь Изнываю я В путах красоты? Нет, любовь мой взор не застлала мглой, Ни долин, ни гор не застлала мглой. Есть ли что в тебе, Ах, колдунья ты, Чтоб страдать в плену Горькой маеты? Правда, сорок кос, все длиной до пят, Вдоль твоей спины вьются и скользят. Но в них блеска нет, перелива нет, Хоть и сорок кос, всё же дива нет! Правда, притаясь, точно две змеи, Глубиной манят всех глаза твои, Но они огнем не озарены, Как душа твоя и глаза черны! Правда, ты стройна, ростом высока, Высока, стройна, в талии тонка, Но ведь тополь всё ж гибче и стройней, А волна в реке — не сравнишься с ней! Ты не столь гибка и не столь нежна, Как реки Араз легкая волна. Разодета ты в бархат и атлас, Но румянец щек не ласкает глаз. На лице твоем родинки рядком, Но сравню ль щеку с алым лепестком? Мне любви туман взор не заволок, Золотых долин, гор не заволок. Знай же, убедись, вздоха не издам, Не колеблясь, я от тебя уйду, Я пойду бродить по горам, долам, Брошусь в бой с врагом, смерть в бою найду. Упаду в траву, на туманный луг. Имени, каким нарекли тебя, Не произнесу в час предсмертных мук. И не буду, знай, я желать, любя, Чтобы надо мной в тот последний час Твой склонялся лик, речь твоя лилась». Промолвив так точь-в-точь, Надо уходит прочь. На речи молодца Она — ни полсловца. Покинул гость жилье, Он выдернул копье, Узду с прикола рвет, Ускачет прочь вот-вот. И вдруг… стерпеть не смог, Упал он на порог. Коленопреклонен, Пощады молит он: «Ах, ангел, пери, неба дар, Любовь моя, ах, Гюлизар! Бог видит, видишь ты сама, Что лгу я, лгу, сошел с ума. Смертельный не снести удар, На части сердце рвется, яр. Красотки в мире не сыскать, Которая тебе под стать. Изранена моя душа. Ты хороша, так хороша, Так хороша!» 1934 Париж 279. Еврейская легенда
Перевод А. Ахматовой Чтоб первый человек был сотворен, Господь земли взял с четырех сторон, Он юг и север, запад и восток Соединил, — смешал их землю он, Чтоб человек, куда бы ни забрел, Везде бы дома чувствовал себя. Когда же смерти прозвучит глагол, Провозглашая, что всему конец, Все люди получали б на земле В ее объятиях покой сердец. 11 июля 1935 Париж 280. Сократ Перевод Б. Садовского Мудрого Сократа к смерти злой Трибунал афинский присудил Бичевал мудрец неправый строй И к порокам беспощаден был. |
