Путь долог и труден. Но вот к спарапету Вошли и, почтительно с ним говоря, Ласкают изгнанника царским приветом, Ему сообщают о просьбе царя. А князь пировал в беломраморном зале, С дружиною верной делил он досуг, Вином изумрудные чаши пылали, Красавицы девы плясали вокруг. И вот протянул он торжественно руку — И музыка смолкла, затихла гульба. Послы повествуют про горечь и муку, Что родине бедной послала судьба. Внимая печально, за родину мучась, Всё ж тайную радость испытывал князь, Что ныне царя унизительна участь, — И в знак несогласья рука поднялась. Смех, музыка залу наполнили снова, И девы пустились в пленительный пляс. Послы поднялись, не промолвив ни слова, И тихо ушли, головами склонясь. А царство зачахло от лязга оружья, Носились там кони, посевы топча. Народ, потрясенный, повергнутый в ужас, Бежал перед блеском чужого меча. И вновь собралась нахараров палата. Трех чтимых старейшин решили избрать И общую просьбу вельмож и сената Изгнаннику храброму вновь передать. Путь долог и труден. Но вот к спарапету Явились послы и, не прошены сесть, Желанье совета с учтивым приветом Ему сообщили, подбавивши лесть. В то время, пируя, отрадные речи С друзьями походными вел спарапет,— В словах оживали минувшие сечи И громкая слава их общих побед. И вновь протянул он торжественно руку — И пышный дворец погружен в тишину. Послы рассказали про горечь и муку, Про ужас, объявший родную страну. С глубокою скорбью внимая рассказу, В душе колебался взволнованный князь. Но месть лишь дремала и вспыхнула сразу — И в знак несогласья рука поднялась. Всё глубже вторгались, как лютые звери, Враги, рассевая грабеж и раздор. Несчастный народ, оглушен и растерян, Не ведал, как сбросить беду и позор. Прислушалась родина к мудрым селянам. Сказал старый пахарь: «Мужайтесь! Пойдем Мы двое с любимцем народа гусаном И прежнего друга домой приведем!» И вот снаряжают, собравшись толпою, Гусана и пахаря в дальний поход. «Несите любовь и привет наш герою, Забыть он не может свой верный народ!» Отправились. Пахарь у самой границы Взял горстку земли и насыпал в кошель. Горячие кони помчались как птицы,— И вот показалась желанная цель. Уж поздний был вечер. С узорчатых сводов Струилось сияние паникадил. Охвачен тоскою, сидел полководец, За пиром товарищей мрачно следил. И, сбросив с плеча звонкозвучную лиру И взором окинув торжественный зал, Ударил гусан с вдохновенною силой И струн золотых языки развязал. Напевы старинные родины древней Журчали, как вешних ручьев разговор, Гусан вдохновенный запел задушевно О вечном величье сияющих гор, О зове орла на вершине утеса, О ярком смарагде волнистых хлебов, О скоке газелей по горным откосам, О мирных стадах на просторе лугов, О ржанье лихом на дорогах знакомых, На пыльных дорогах родной стороны, О золоте гроздьев, о пенистых жомах, О дымах над кровлями в час тишины, О девушках-розах, так любящих кротко, Его призывающих в горькой тоске, О славе воителя, — слишком короткой! — Сияющей солнцем, увы, вдалеке! И, с дрожью в руках, с омрачившимся духом, Со взором, вперенным в видения грез, Он песню впивал очарованным слухом, И вдаль уносился, а пенье лилось. Он слушал, и с думою дума боролась. Был родины скорбен и ласков язык, Он звал… И покойницы матери голос Немыслимой сладостью в сердце проник. И влажные веки отер он ладонью, — А старый крестьянин неспешной стопой К престолу подходит и молча, спокойно Кладет перед князем мешочек с землей. И, пристальный взор устремив, не мигая, На землю родную изгнанник глядит, — И с сердцем земля говорит дорогая, И сердце с землей дорогой говорит. И так упоительно, неодолимо И манит, и тянет родная земля, — Беседует с ним об отчизне любимой, Безоблачным детством мечту веселя, Земля, что его родила и вскормила, Где стали землею и мать и отец. Народа бессмертного, родины милой И предков — начало она и конец. |
