Символично, что наведение порядка Император доверил командирам кораблей, первыми в русском флоте заслужившим Георгиевский флаг: линкора «Азов» и брига «Меркурий».

Недвижимого имущества не имеет

«Выбор на должность императорского ревизора по Черноморскому флоту определялся, в первую очередь, высокими личными качествами Казарского. Характеризуя А.И. Казарского как человека, современники наряду со всеми другими высокими качествами, присущими ему, единодушно отмечали честность и неподкупность. И это при всем том, что Казарский был весьма беден. В его “Формулярном списке о службе и достоинствах” в графе “Имеет ли за собою, за родителями или, когда женат, за женою недвижимое имение” значится лаконичный ответ: “Не имеет”»…

Играло свою роль и то, что, будучи Флигель-Адъютантом Императора на Черном море, Казарский подчинялся только М.П. Лазареву, имевшему к тому времени звание Генерал-Адьютанта.

Смерть в Николаеве

По существу, посылка Казарского, наделенного особыми полномочиями, в главнейшие порты Черного моря с независимой ревизией была объявлением Николаем I войны местным «олигархам», войны, в которой капитану 1-го ранга Казарскому предстояло выполнить роль авангарда. В.В. Шигин говорит, что именно Казарскому удалось преодолеть саботаж флотских интендантов и оказать Лазареву существенную помощь в подготовке Босфорской экспедиции. Но 2 февраля 1833 года Лазарев вышел во главе своей эскадры из Севастополя на Босфор, и Казарский остался, как мы сказали бы сейчас, «без крыши». «Олигархам» следовало торопиться…

Вначале Казарский работает в Одессе, где вскоре вскрывает ряд крупных хищений и недостач. Затем он переезжает в Николаев, где продолжает напряженно работать, но спустя всего лишь несколько дней внезапно умирает. Комиссия, разбиравшаяся в обстоятельствах смерти Казарского, сделала вывод: «По заключению члена сей комиссии помощника флота генерал-штаб-лекаря доктора Ланге, Казарский помер от воспаления легких, сопровождавшегося впоследствии нервною горячкой».

Произошло это 16 июня 1833 года. Было в то время Александру Ивановичу Казарскому неполных тридцать шесть лет.

Заметим себе, что официально Императору доложили именно эту версию: воспаление легких и нервная горячка. С кем не бывает. Приведенная выше записка Бенкендорфа об обстоятельствах смерти любимого Флигель-Адъютанта Государя — это уже результат тайного расследования, проведенного по приказу Николая. И, судя по царской резолюции, ни мало его не удовлетворившего.

И правильно!

Рассказывает Елизавета Фаренникова

В 1886 году в июльском номере «ежемесячного исторического издания» «Русская старина» появилось сообщение Елизаветы Фаренниковой о последних днях жизни и о смерти Александра Ивановича Казарского. Сообщение это иначе, чем сенсационным не назовешь. Оно напрочь опровергало версию естественной смерти капитана Казарского, до сих пор бытующую в официальных работах, посвященных командиру «Меркурия». К сожалению, информация в почтенном историческом журнале прошла на удивление незаметно, и похоже, что впервые обратил на нее внимание только В.В. Шигин.

Фаренниковы — близкие знакомые Казарского, у которых было небольшое имение под Николаевым, где посланец Императора мог отдохнуть душой от своих тяжких и опасных трудов. Рассказ Елизаветы Фаренниковой ведется от первого лица, из чего Шигин делает заключение, что она и была сама знакома с Казарским, но первая фраза ее сообщения говорит о том, что она передает слова своей матери. Судите сами: «Я помню его, — так рассказывала мне моя матушка, — как будто теперь вижу его перед глазами: молодой человек, невысокого роста, худенький, с темными волосами, приятным, умным, подвижным лицом».

Это ни коим образом не ставит под сомнение слова сообщения. Елизавета Фаренникова рассказывает семейное предание, по-видимому, записанное по горячим следам трагедии. Рассказ этот настолько интересен, что позволим привести его по тексту «Русской старины» с небольшими сокращениями. Поскольку первую фразу уже привели, начнем со второй.

Счастье капитана Казарского

«Когда, бывало, приезжал он к нам, то не только я и муж были ему рады как родному, но и вся прислуга радовалась его приезду. Всех он обласкает, всю прислугу обделит подарками. Живой говорун, остряк, шутник и любезный со всеми, он не любил сидеть на одном месте. Как теперь вижу скорую его походку по комнате, слышу живой, приятный разговор, громкий смех и неустанное истребление изюма. Изюм был любимым его лакомством; он постоянно носил при себе пакетик с изюмом…

Незадолго перед своей смертью он приехал к нам в деревню и пробыл более суток. В это время у нас ловили рыбу, и ему вздумалось попытать “свое счастье”, как он выразился. Стал просить мужа приказать забросить невод на его счастье. Позвали атамана[71], он сам обратился к нему: “Послушай, любезный! 25 рублей на водку будет от меня: забросьте невод на мое счастье. Понимаешь, вся пойманная рыба будет моя, только когда невод начнут тянуть, тотчас дать мне знать: я хочу сам видеть, сколько поймается рыбы”.

Это было вечером.

На другой день, чуть свет, пришел атаман с докладом: “Невод тянут”. Муж мой велел подать лошадей, и поехали на Буг. С нетерпением ждет Александр Иванович на берегу своего счастья, шутит, острит. Но каково было его, мужа и всех рыбаков изумление: вытянули невод совершенно пустой, тогда как прежде никогда это не бывало. Буг изобиловал рыбой…»

Казарский был настолько смущен и потрясен этим, по-видимому, пустяшным случаем, что с трудом сдержал слезы. На попытку успокоить его и обратить все в шутку сказал, что у него недобрые предчувствия, командировка ему очень не по душе, и попросил обязательно приехать к нему в четверг в Николаев. Возможно, сказал, понадобится совет, «а в случае, не дай Бог чего, я хочу вам передать многое»…

После обеда Казарский немедленно уехал в Николаев, причем при прощании лицо его было искажено, а в глазах стояли слезы. Он попросил молиться о нем и вновь повторил просьбу приехать в четверг.

«…непонятное чувство тоски защемило мое сердце, точно я расставалась с Казарским навеки. То же самое испытывал и мой муж. Тяжелое предчувствие, которое так скоро оправдалось!»

«Мерзавцы погубили меня»

«Перед рассветом, помню отлично, в четверг, человек сильно постучался в дверь к мужу. Этот необыкновенный стук разбудил и меня.

— Что такое случилось? — слышу голос мужа.

— Верховой из Николаева: барин Казарский умирает! — послышался ответ за дверью. Не помня себя, я вскочила с постели и стала наскоро одеваться. Муж крикнул закладывать лошадей и, бледный как смерть, вошел в спальню.

— Ты уже знаешь? Бедный, бедный! Предчувствия сбылись: уходили негодяи, — пока запрягали лошадей, мы с мужем были готовы и ждали на крыльце.

Всю дорогу лошади мчались в карьер, мы сидели молча, не могли промолвить слово — так тяжело было у каждого на душе.

Приезжаем и застаем такую печальную картину: бедный Казарский лежит на диване в предсмертной агонии. Я первая подошла к нему. Он открыл глаза и чуть слышно проговорил: “Крестите меня”.

Я взяла его холодную руку и стала крестить его. Стоявшая здесь же знакомая мне дама объяснила, что он только чувствует облегчение, когда его крестят; пока мог, сам все крестился, а потом просил ее, чтобы она крестила.  

“Крестите меня, крестите! Мне легче”…

Подошел муж. Казарский опять открыл глаза, узнал мужа и стал что-то говорить. Муж наклонился к нему и едва мог разобрать: “Мерзавцы погубили меня”.

Не прошло и получаса, как он в страшных судорогах испустил дух! Я не переставала его крестить, пока рука его совсем не остыла. Потом сложила его руки, перекрестила своей рукой и, поцеловав его в лоб, рыдая вышла из комнаты.