8 октября 2002 Дуомо В проем Витторио-Эммануэле внезапно вдвинулась тончайшая громада, за восхищеньем клетки не поспели, и в легкие извне проникла влага. Закашлялась, забилась, задохнулась — чуть зазвучала каменная месса, и сердце, переполнившись, метнулось, не удержало ядерного веса. И у подножия внезапного Дуомо, упав, разбилось в мелкие осколки, лишенное защиты, то есть дома, подстреленное, словно из двустволки. И небо, низкое, как в сумерках в России, поднявшись вверх, вдруг враз заголубело, и голуби на улице Россини клевали сердце, падшее из тела. 17 октября 2002 «Отчего так грохочет ночное, в себе, подсознанье…» Отчего так грохочет ночное, в себе, подсознанье, эта жизнь, что не та, эта жизнь, что не там и не с тем, и пробиты на раз ложно-краеугольные камни, только мстилось, что выстроен – выстрадан – был ряд отличных систем. Днем казалось, что, как у людей, все почти что в порядке, и похож на людей, и, как люди, одет и обут, ночью видно, что это игра, специальные детские прятки, впрочем, и остальные играют в нее наобум. За обманом обман, не других, а себя горемычных, за атакой в атаку на немочь, и горечь, и желчь. Мы вернемся в Итаку. К истоку. К началам привычным. Ложь, как кожу, сдерем. И умрем. Если нас не сумели сберечь. 18 октября 2002 Синие розы В отеле на столе стояли синие розы. Распахнута дверь на балкон, шум улицы в комнату втянут, и синие розы не вянут в отеле, завернутом в сон. Неоновой буквы луна так выбелила подушку, что светятся пальцы под ушком, уложены пястью для сна. А сна ни в едином глазу, и жалко на сон прерываться, ведь самое тайное, братцы, нас пробует ночью на зуб. И вдруг как обвал – ничего. Такой тишины оглашенной, Божественной, совершенной, не знала вовек до того. Все звуки исчезли в момент, ни скрипа, ни хрипа, ни шага, упавшая на пол бумага сверкнула как мертвый сегмент. Не врач, не судья, не палач — как будто душа мировая, себя в этот миг открывая, шепнула: не бойся, не плачь. Без боли и страха пришла исчерпанность жизни и чувства… И тут же задвигалась густо Милана ночная толпа. 18 октября 2002 «Мужчины и женщины тонкая связь…» Мужчины и женщины тонкая связь, до гибельной дрожи и чудного срама, века пронеслись, как она началась, а длится все та же, сильна и упряма. Поездка на рынок, вчерашний обед, случайная ссора – все мелко и плоско, но пола и пола начальный завет все преобразит с вдохновеньем подростка. Любовным стихом обделила судьба, молчанием скована в возрасте пылком, когда господина вминало в раба и било о стену то лбом, то затылком. Прекрасно-трагический опыт испит, ни срывов, ни слез, ни обид, ни разрывов, а немотный разум как будто бы спит, и любящих Бог усмехается криво. Теперь развязался язык. Я скажу, что близость с обоими производит: ты служишь мне всем, тебе верно служу, пусть жизнь, как дыханье, как крик на исходе. 20 октября 2002
«Спаси моих детей!.. О Господи, трагична…» Спаси моих детей!.. О Господи, трагична картинка, что идет и вхожа в каждый дом. Спаси ее детей!.. Сегодня смерть привычна, как воздух, как вода, что дышим мы и пьем. Спаси его детей!.. Пусть землю населяет не гибель, а живых людей живая жизнь. Я знаю, Кто на нас несчастье насылает, и ведаю, за что, без слез и укоризн. Здесь стыд давно забыт, и ум спекулятивен, играет на низах бесплодно и темно, и каждый негодяй убийственно активен, а добрый человек молчит, глядит в окно. О Господи, спаси нас!.. 6 ноября 2002 «Я иду с моей подкоркой…» Я иду с моей подкоркой по Никитскому бульвару, листья, павшие на землю, засыхая, умирают. Я иду и наблюдаю городские проявленья, и подкорка их приемлет через корку, что черствеет. Мне идут навстречу дети, и мамаши, и студенты, кто печален, а кто весел, кто глядится, будто сбрендил. Стайка юношей спесивых над колодой карт склонилась, как чеченцы, все чернявы, знать, кого-то проиграют. Неподалеку старуха одиноко на скамейке разговаривает громко — не с собой, а по мобиле. У Есенина Сережи фотографию на память девочка бесстрашно просит, чтобы сделал ей прохожий. А другая бедолага по соседству со скульптурой опрокидывает в глотку водку из стеклянной фляги, там, на дне, ее немного, тетка всасывает жидкость и глядит окрест глазами, что давно остекленели. Направляюсь к «Бенетону», просто так, а не по делу, утомясь бульварной жизнью, я хочу сменить картинку. В «Бенетоне» все красиво, вещи новенькие шепчут: вот твой выбор, дорогая, выбери меня скорее. Но подкорка в паре с коркой, что затеяли прогулку, от пьянчужки и от листьев, павших мертвыми на землю, никуда не отпускают, как приклеились, заразы. Вот вам выбора свобода, о которой все болтают. |
