8 ноября 2001 «Расставание – часть речи…» Расставание – часть речи, жизни часть и смерти часть, бьет в виски противоречье, неизбежная напасть. Я возьму виски в ладони, страх ладонями стряхну, кровь в сосудах боль разгонит, если водочки махну. Много самых разных гитик человека гнет, губя. Криком смертным: берегите! крикну близким: берегите! берегите! берегите! берегите все себя! 29 декабря 2001 Надпись Марина и Анна, Марина и Анна, картина туманна и выглядит странно, как Юнна и Белла, что Юнна, что Белла, написаны смело в пределах пробела. А я отправляю прошенье с листа, чтоб на стороне оборотной холста Олега и Ольги летящая строчка — забвенья и тленья мгновенна отсрочка. 26 февраля 2002 «Пронеси эту чашу с довольствием мимо меня…» Пронеси эту чашу с довольствием мимо меня, пронеси эту чашу с довольством куда как подальше, я отказа прошу от любой разновидности фальши, похвальбы и пальбы вхолостую, без дрожи огня. Роковая удача – и прыгает сердце, как мяч, и заходится разум за ум от дурного блаженства, я прошу не отнять осознания несовершенства и – как дара – пройти мимо сытых никчемных удач. 24 марта 2002 «Детский хриплый голосок…» Детский хриплый голосок, точно по сердцу смычок, проникает прямо в вены этой песенки клочок. Разливается внутри, с тактом пульса раз-два-три и с весельем новоселья, только слезы оботри. Меж всеобщей суеты, маяты и пустоты вырастают, как на грядке, разноцветные цветы. С этой музыкой вдвоем мы пойдем за окоем, и в цветах печаль утопим, что за чудо водоем! Тут волшебник, тут талант, тут художник-музыкант, он садовник, он и дворник, очищающий атлант. P. S. Если вспомнить без укора, из какого, право, сора, на какой такой помойке в Камергерском и на Мойке… 28 марта 2002 «Эта ложа не ложа…» Эта ложа не ложа, а покруче масонской, кто велик, кто ничтожен, распорядок таковский: соучастники боли, причиненной друг другу, словно кони в неволе, ходим цугом по кругу, соискатели братства, брата в угол загоним, а придет попрощаться — в горе мы, как в законе, в грудь себя, как копытом, бьем публично и лично. Опыт смертный испытан не бывает вторично. 30 марта 2002
«Говоря между нами, живыми…» Говоря между нами, живыми, об умерших все хуже и хуже, доим даром иссохшее вымя, приближая последний ужин. Вымя, пламя и знамя — ужин не наш, а нами. Горделивые гомус, превращаемся в гумус, молча сходим на конус. В минус. 30 апреля 2002 Ларнака Человек-остров приземлился на острове вместе с другим островом, все было просто. Трогали древний песок ногами и забывали, что больные, а местные болельщики по полной программе в мерседесах гудели, как шальные, А двое сближались и отдалялись, и отделялись, как страны, и были один другому иностранны, желанны и нежеланны. А двое пили вино линос, а в соседях был город Пафос, а феррари и ауди проплывали мимо, а где-то вблизи пела Сафо. И совпадали острова в океане, времена и обычаи мешались знаком, плескалось вино в стакане. Ларнака, однако. 10 мая 2002 «Я оставляю фотоснимки…» Я оставляю фотоснимки событий, что не поддаются обычной съемке. Словно сливки, обрат откинув, сильно бьются, сбиваясь, в смысле, густо-густо, и – на блины, что на поминки. Напоминаю в этих сгустках невидимый, глухой и страстный путь общий, но, конечно, частный, ребенка, что нашли в капустах, на вырост в помыслах и чувствах и с тем, что смерти неподвластно. 10 мая 2002 «Я никто и звать меня никак…» Я никто и звать меня никак, для себя умна и знаменита, а для вас темна, полуоткрыта, словно дверь в подвал, где мрак. Итак, мрак, морока, скука и обман, от страстей не выметенный мусор, сумма разных минусов и плюсов и прекрасный капельный туман. В каждой капле океанский глаз, пристальная камера обскура, смотрит уходящая натура, не мелеет чудных сил запас. Повернуть фонарное стекло, удлинить фитиль волшебной лампы и, пройдя сквозь крыши, стены, дамбы, в свет преобразиться и тепло. Я останусь, узнана иль нет, озареньем, трепетом и пылом присоединясь к другим, мне милым, отчего на этом свете – свет. |
