14 сентября 2002 Доктор Ложкин Доктор Ложкин по коленке не стучал, глаз не выдавливал и не кричал, а, почесывая пальцем одно из двух крыльев носа, спокойно ждал моего вопроса: как избавиться от страха смерти. Доктор Ложкин на вопрос не отвечал, а, взглядывая искоса, все отмечал и продолжал высокопарно вещать чудное, поправляя очки и увлекаясь мною. Хотите – верьте, хотите – не верьте, но однажды я проснулась, свободная от чувства смерти, и мир протянул мне ножки целиком по одежке, и я подумала: ай да доктор Ложкин! Он был толстенький и лысоватый, и речь его была дружественной и витиеватой. Он говорил: ваш дар не ниже Толстого, пишите романы, право слово. Он видел, что пациентка страдает недооценкой, прижата к пространству сжатым воздухом легких, словно стенкой, и любя ее и ее жалея, он внушал ей как манию ахинею. Прошло двадцать лет. Я написала роман, один и другой, и за словом в карман я больше не лезу, а сосредоточена и весела, потому что знаю, как талантлива я была. Доктор Ложкин женился на школьнице-секретарше, будучи на сорок лет ее старше, почесывая крылья и шмыгая носом, он точно владел гипнозом. Он уходил в подсознанье, как в поднебесье, доставая оттуда тайны с чудесами вместе, а потом вкладывал в наше подсознанье, как дар случайный. Доктор Ложкин, где вы, какой вы странный, я б вам почитала свои романы!.. Но он, вероятно, встал на крыло и взмыл в поднебесье, и ветром его снесло. 14 сентября 2002 Ваня Ваня, в смертельные игры играя, резко торча на ночных мотоциклах, то ли в двусмысленностях, то ли в смыслах путался, замирая у края. Было, что и за край свешивал ноги, бились блестящие мотоциклы, черными птицами черные циклы обсели реанимаций пороги. Марихуана, перо и бумага, дуло ружья под прицелами камер — мир перед Ваней практически замер, Ванина торжествовала отвага. С содовой виски, ночная рулетка, нервы торчком из зрачков, словно гвозди, Ксения молча выходит на воздух — в память о ней остается браслетка. Желтые линзы, зализанный чубчик, мягкая серая стильная ряса, Ваня – священник. И с этого часа скромен, и тих, и спокоен, голубчик. Пятеро деток и возраст под сорок, крест на груди и прикольные стекла, татуировка под рясой примолкла, авторитеты – Алексий и Сорос. Кончена сумасшедшая драма жизни, переходящей в дрему. Нет больше места экстриму и стрему. Если… если вдруг не исчезнет нынешний портрет и не опустеет рама. 3 октября 2002
«Бесплотный дух и сходная фигура…» Бесплотный дух и сходная фигура вступали с кем придется в отношенья, до пустяка, до ничего, до тени желала страстно сплющиться натура. Не навязаться и не впасть в оплошность, не стать предметом общего веселья, — а никогда не потребляла зелья, и нечем подкрепить общенья роскошь. Зрачок нарочно придан близорукий — не вглядываться в окруженье зорко, пейзаж расплывчатый, смещенный – будто норка, в какой укрыться от смятенья скуки. И с памятью в беспамятство играла, подробности нарочно вытесняя, и длинная скамейка запасная лишала сил задолго до финала. Такое неудачное творенье, такая тьма, такая безнадега. Тем удивительней расположенье Бога хотя бы в малом сем. В стихотворенье. 4 октября 2002 «Ух, как быстро пролетели всякие времена…» Ух, как быстро пролетели всякие времена, баки с грязным бельем остались в истории, сделав евроремонт, в новых ваннах отмыли свои вымена, побрызгали труссарди и на тусовку к Мариотту или Астории. Мы одеты с иголочки и больше не едим с ножа, Зверевы делают нам лицо, а фигуру – Волковы, и даже если крутой усядется на ежа — улыбается, с задницей, утыканной иголками. При встрече охочее сверканье глаз, старанье для теле– и фотосъемки, клыки надежно спрятаны, культура, фас, такими пусть узнают нас современники и потомки. Демократия – по-нашему дерьмократия и есть, глянь на свои швейцарские, сколько настукало. В России надо жить столько, сколько не счесть, чтобы изжить из себя огородное пугало. 8 октября 2002 «Золотые рыбы проплывают…» Золотые рыбы проплывают на ночном, на темно-синем фоне, привязались, вот уж привязались, с пятницы никак не отвязаться. Я не в духе, я себе не в радость, я себя с постели соскребаю, бледная, как немочь, а на фоне рыбы золотые проплывают. Как в бреду, бреду к себе на кухню, суп сварить, помыть полы и чашки, может быть, привычка жить вернется, золотые проплывают рыбы. Совершив обманное движенье, боком и неловко – за компьютер, трону клавиши легко рукою, музыки ответной ожидая. Тщетно. Музыка молчит, и только буквы разлетаются, как слов осколки в бомбе, начиненной под завязку смертоносным смыслом, как гвоздями. Мне не по себе. Я надорвалась. Любопытство, между тем, не меркнет. Проплывают рыбы золотые на дневном, на светло-сером фоне. Рыбка золотая, что с тобою? Отчего ты вдруг остановилась? Ждешь стоишь вопроса или просьбы? Милая, плыви, я справлюсь, справлюсь. |
