20 января 2005 Парижский салон Сиротка Хася пишет детективы, пришла свобода для сиротки Хаси, убийственно-корыстные мотивы преследуют герой и новый классик. В Париж сиротка Хася вылетает, в кармане чуть позвякивают евро, границу отпирает Хасе стерва, на фото в ксиве Хася, как влитая. Какие у нее дела в Париже, на родине б сидела да молчала, овечка с виду, та еще волчара, зато мы с ней к Европе стали ближе. Сиротка Хася пишет детективы, открылся Божий дар в сиротке Хасе, кремлево-криминальные мотивы закладывает в текст и бурно квасит. Издатели французские ретивы, как пес цепной, реакция цепная, пассивы превращаются в активы, чей выигрыш – ей-богу, я не знаю. Издатели французские небрежно опять загадку русскую решают, и евро шелестят в кармане нежно, и жизнь, как сумма, впереди большая. Март 2005 «О себе не хочется…» О себе не хочется, о тебе не можется, в промежутке вечности что-нибудь да сложится. Позади безмолвие, впереди безмолвие, сказанное-сделанное промелькнуло молнией. Слово было – звонница, колос в поле клонится, в ясном небе поутру проскакала конница. Апрель 2005 «Заговорили заодно…» Заговорили заодно, духовна или материальна вина пригубленная тайна и пищи, смоченной вином. Блестели речи и глаза, искрила искренность озоном, и было место всем резонам, и отпускали тормоза. Он вспоминал, как век тому, разгорячившись, отвечала, все, как тогда, все, как сначала, гимн сердцу, воле и уму, когда привычный бедный стол с работой, не достигшей блеска, застолью уступали место, где наливали всем по сто. И возрожденчество опять над вырожденчеством победу готово праздновать… К обеду съезжались гости. Било пять. Апрель 2005 Ночной пейзаж Красный глазок на потолке, классный мазок на полотне. Холст моей памяти пуст, мусора слой над ним густ. Ночи набросок — черный квадрат, уголек папиросы — в углу рта. Дождь смоет следы на песке, мольберт и художник в одном виске. А море насосом, как пылесосом, с возгласом sos или безголосо, втянет во тьме в общий мусор, утром придут – а ты ноль с плюсом. 6 мая 2005
«Идут бессмертные старухи…» Идут бессмертные старухи, шагают по проезжей части, упорно, в вёдро и ненастье, свои проделывают штуки. Пересекают рю и стриты, бульвары, трассы, переулки, осуществляют, кляты, квиты, свои бессмертные прогулки. Задравши к небу подбородки, по сторонам не озираясь, как перед смертью обираясь, идут, давно уж не молодки. Глядит водитель очумело, из-под колес встает старуха, бессмертье лезет вон из уха, и девочка идет несмело. 9 мая 2005 «Возвращалась домой с покалеченным взором…» Возвращалась домой с покалеченным взором, разоренным нутром, затрудненным дыханьем, не облегчить ни жалобой, ни разговором, обойтись крепко стиснутым ртом и молчаньем. Прежде были счастливые ссоры до крови, страсть наружу рвалась, молода и всевластна. Помолчи. У судьбы, как у вредной свекрови, не допросишься воли, а слабость напрасна. Нет, не перешибить того обуха плетью, нетерпение больше не верховодит. Телефонный звонок: я забыл вам заметить, ваше мужество нынче проверку проходит. 23 мая 2005 «Я хороший человек, это важно…» Я хороший человек, это важно. Ах, не стоило б писать мне такое! Просто кто-то произнес это нежно, когда вовсе я лишилась покоя: ты хороший человек, это важно. Я запомнила – и стало легче. 5 июня 2005 «В деревянном дому…» В деревянном дому не бросают зажженные спички. Я себя не пойму, у какой я стою перемычки. Дом медовой доски в полыхающих солнечных пятнах. Жилы рвет на куски — что с того: нету ходу обратно. Пересмотры житья запретить бы железным указом, чтобы точно статья, если тень на плетень, ум за разум. Говорила, клялась: все, что есть, то как есть принимаю. Отреклась, мордой в грязь, бунтовщица, черница чумная. Неумна, негодна, из нелепостей и оговорок, голодна и жадна, как пацанка, в прыщах и повторах. Бог однажды простил, отведя от жестокого краха. Деревянный настил — то ли пол, то ли все-таки плаха. |
