«Из дыма и света…» Из дыма и света и канатов прочнее стали состоит любовь — во сне мне прошептали. Мне приснилось это, пока все еще спали, и кто-то ударил меня в глаз, а не в бровь. С зажмуренным глазом, ожидая рассвета, цепляла на крючки это соединение слов: из дыма и света, из дыма и света… Что из дыма и света? Из дыма и света — это и весь улов. «Пение в доме, где нету рояля…» Пение в доме, где нету рояля, солнечных пятен и смеха дрожанье, лица, как будто со старой эмали, и всех троих меж собой обожанье. Где оно? Вот оно, только что было, минет неделя, другая, полгода… я запишу, пока не позабыла, всякая может случиться погода. Снегом засыплет, верст намотает, сменится век веком в дерзком начале. Многое в дымке, конечно, истает. Но эти лица со старой эмали… «Моя последняя любовь…» Моя последняя любовь сияет мне из каждой щели, тьмы отступают еле-еле и свет обрушиться готов. В таинственный нестрашный час душа звучит, как мандолина, и нотный лист пред ней предлинный, и Бог играет про запас, и тайной музыкою сфер окутав праздничное ложе, уносит нас туда, о Боже, где ни греха, ни свар, ни скверн. Но крик, но боль, но аз воздам!.. Мир злом наполнен, как проказой. И взглядом девочки безглазой как будто бритвой по глазам. Ураган в Москве Газеты носились по улицам, полотнища с тросов рвались, сотрудникам и сотрудницам не улыбалась жизнь. Что было за годы нажито, летело в тартарары, деревья падали заживо, омертвели дворы. Небо темнело густо, надвигался ливень стеной, и было под сердцем пусто, словно перед войной. Возле консерватории публика впала в шквал. Ветер с ветром истории всячески совпадал. В метро От барышень и кавалеров, от сильных милиционеров, от слабых пенсионеров до чиновников разных размеров, от надушенных дам полусвета, от Одиллии и до Одетты районного, типа, балета, от жестоких цыган-попрошаек, от влетевших мальчишеских шаек, от впорхнувших девических стаек, живописно расписанных маек, свитеров, пиджаков, кардиганов, от тихонь и от хулиганов, простодушных и хитрованов, академиков и профанов, от бездельников и работяг, от подельников и доходяг пахнет потом. И это она, дорогая до боли страна. «Мой круг, мой друг, мой брат, мой ад…»
Мой круг, мой друг, мой брат, мой ад — твой ад и круг. И крут маршрут. Наш смутен век и горек яд. О человек, тебя сожрут! «Вороны тропу переходят, как жирные куры…» Вороны тропу переходят, как жирные куры, небрежно и важно, как группа товарищей в шляпах, небрежности с важностью вид придают синекуры, ни голод не мучит когда и ни падали запах. Сменилась эпоха, и сытость под знаком вопроса, летят пух и перья, вальяжные прежде фигуры на падаль бросаются с жадностью, словно на просо, и – в шляпах – ведут себя точно, как глупые куры. «Июль, жара да пляска комаров…» Июль, жара да пляска комаров — в который раз цепляющие знаки теченья жизни. Дальний лай собаки и дымный след отечества костров. Шестидесятник Как это написать и как пересказать — печаль и торжество, ничтожество и пошлость, Вы были муравей и были стрекоза, канава и престол предоставляли площадь. Один и одинок среди тупой толпы, с ненужной бородой, приклеенной к исходу, что мог и что не мог, исполнил и запил, природой и нуждой прикованный к народу. Один, как Божий перст, указанный перстом, большою суетой убитый из рогатки, скобленый палимпсест, читаемый с трудом, тисненый, золотой, сплошные опечатки. Последний выход Я хотела тот день провести, как другие, разделить это общее горе со всеми, и удары лопатой о камень глухие сочленились с ударами сердца. По теме. Эта тема – прощанье. Сейчас и навеки. Отлетела душа от ненужного тела. О, какие мы слабые, человеки, и какая в нем сила играла и пела! На просвет всенародный, на ощупь прозрачный, всем и каждому свойский, до дна всеми спитый, русский, близкий, геройский, отпетый, барачный, одинокий как перст, как священник убитый. Деревянная сцена, и он в деревянном, на высокой, нет выше, единственной сцене, переполненный зал, и – с безмолвным рыданьем люд, готовый из кресел упасть на колени. Стрелок времени неотменима погоня, завиваются вечности черные ленты, утопая в цветах, он поплыл на ладонях — и внезапно обрушились аплодисменты. Так же бурей оваций прощались с Феллини… |
