«Отголоски, перелески…» Отголоски, перелески, переклички, перепляски, переглядки, пересмешки, перегрузки, перебежки, переплеты, переделки, перехваты, перестрелки, недороды, недостачи, как проклятье, неудачи — вот пейзаж моей отчизны. И с какого переляку мной любим он так подробно? И еще о родине Избавление от бесплодия и прерывание беременности — в одном флаконе. Искажение плодородия и нежелание умеренности — как вор в законе. Возвышение самоуверенности и унижение благородия — как шут на троне. Исполненная по доверенности фальшивая мелодия — в последнем патроне. «Бедные мысли, как козы, распрыгались в разные стороны…» Бедные мысли, как козы, распрыгались в разные стороны, ночи фонарь фиолетовый метит безвременье суток, а над зелеными глупыми козами черные вороны — так задержался, зажился на свете дурной промежуток. Стаей и стадом уставился рядом, как в зеркало клятое, социум злой, между тварным итогом и замыслом среднее, и никакими, себе же на горе, неверными клятвами не отслоить своего от чужого во время последнее. Подлая новость, злой умысел или насилие делают ватным житье и ненужными замыслы, и обесцвечены пылью земною глаза темно-синие, память о счастье уходит то ль в водоросли, то ль в заросли. Розовым ухом от смятой подушки наутро спросонок музыки отсвет поймать, как шум моря из раковины, и возвратиться к тому, что ты есть человечий ребенок, в желтое небо уткнуться глазами заплаканными. «Молодые волки, молодые…» Молодые волки, молодые, рвут пространство жизни, рвут кусками, выгрыз, выкусил волчара, выел острыми, без жалости, резцами… В этом месте, в этом самом месте о подножье низкий голос бился и взлетал высокий в поднебесье, существуя, стало быть, и мысля, мысля о тебе, тебя, тобою, выводя в иное измеренье. Волчий аппетит – само собою, звук, и свет, и мысль – само, отдельно. Клавишных вопросы и ответы, мнение альтов, сомненье скрипок — род составленной нездешней сметы, алгебра с гармонией на выкуп. Но Акела старый, но Акела, вымысел, сюжет, молва из мифов, выдумка, пока не околела, раны зализав, – прошу на выход! «Перепутье перепутало следы…»
Перепутье перепутало следы, бездорожье обездвижило шаги, от усилья на плечах как утюги, от бессилья до насилья – шаг беды. «Грезы Шумана пела старуха…» Грезы Шумана пела старуха на тропинке лесной старику, он протягивал ухо для слуха, как коняга свой рот – к сахарку. Голос тоненький, старческий, мелкий в майском воздухе страстно дрожал. След восторга старинной отделки по лицу старика пробежал. Никакая шальная угроза песней песнь оборвать не могла. В эту душу вливалась глюкоза, та – любовью сгорала дотла. «Все, что у нас происходит на даче, походит на пьесу…» Все, что у нас происходит на даче, походит на пьесу: жарко, по комнатам бродят ленивые тени, долго за чаем сидим, смотрим старую прессу, крошки от хлеба и пряников сыплем себе на колени. Где моя книжка?.. Не сходишь ли в сад за малиной?.. Тот идиот в сериале… Ах, бабушка, браво!.. Шутки и смех, кто-то с кислой, скучающей миной… Тысяча лет на исходе. Э, крыша поехала, право! Ставим цветные шары, биллиардные замерли лузы, сонный зрачок наливается юным азартом, исподволь вяжутся свежие узы и музы, узел из прежних слабеет – отчетливо видно по картам. Милая, в кудрях медвяных, лукавую рожицу строя, всех обожая на почве и почву на том обретая: Чехова я не люблю, притворяться не стоит… И из гнезда недворянского в высь вылетает. Без стаи. «Приехал художник красивый…» Приехал художник красивый и все, что увидел в окно, рукою нанес терпеливой на маленькое полотно. Дивуясь пейзажу, как диву, и веруя в полный успех, дабы отразить перспективу, домишки засунул наверх, внизу набросал загородку, две-три вертикальных черты, и красным добавил обводку и черным негусто – кусты. Где были стволы вековые — он линии серым провел. Лежали снега восковые — белилами вымазал ствол. Где дом находился кирпичный — оранжевым вышло пятно, окошко на нем и наличник — зеленым пятном заодно. И в домик второй, что пониже, меж белых и серых берез, как в стекла, горящие рыжим, фамилии буквы занес. Из пятен, и черт, и набросков лик родины милой вставал — художник, мой друг, Косаговский, любовью свой холст грунтовал. |
