21 сентября 2006 «Я живу из последних сил…» Я живу из последних сил, я стараюсь, как девочка в школе, что ли век меня подкосил, населенье с косою что ли. В паутину рванула страна, не урок нам чужие страны, наша Раша от ража пьяна, одобряя убийство Анны. Полагали, расчет подождет, осень шла золотой и желанной, затянуло черным дождем небеса над убитой Анной. Ни теляти, ни волки, никто, разве только шакалья стая — превращая живое в ничто, неживое убойно терзая. Я держусь из последних сил, я стараюсь, как девочка в школе, кто-то рядом губу закусил, кто-то тихо заплакал от боли. Зонт к зонту, как плечо к плечу, море мокрое лиц красивых. Видишь, Анна, тебе шепчу, это встала другая Россия. Быль и небыль, как свет и тень, тот свинец и небесный этот, день истории, Анин день, тень и мрак уступают свету. Птицей вещей, подбитой влет, пасть однажды и враз немея… Мысль в висок – кипяток в лед, я додумать ее не смею. 15 октября 2006 «Сквозь оконное стекло…» Сквозь оконное стекло, сквозь морозные узоры чьи-то тени, чьи-то взоры, и от елки натекло. Золотое домоседство, желтый запах мандаринов, лунный снег аквамаринов, красок чудное соседство. Время резаной фольги, время детства человека, и звучат твои шаги через четверть с лишним века. 24 декабря 2006 «А февральское солнце…» А февральское солнце грело длинные ноги, грело робкий румянец и простуженный нос, и пространство промерзшей недальней дороги, и платок в тонких пальцах, промокший от слез. 8 февраля 2007 Поэт Сухо, скупо и отборно, начитавшись и нажившись, обло, лаяй и озорно, в пашню пашнь бросает зерна, в башне башнь расположившись. Песней песнь кровит из горла, из горла же и лечеба, где прореха, там и прорва, слава, глянь, сама поперла. Продолжается учеба. Счет-расчет мильярдом к тыще, млеко звезд течет из крынки, волком в поднебесье рыщет и блохе подкову ищет на блошином жизни рынке. Блазень блазней проступает, как пятно на старых брюках, ветка тянется простая, пролетает уток стая, в огороде зреет брюква. Оставляет копирайты, где опасней и напрасней, крошки в жменю собирает, смертью смерти попирает, чтобы вставить в басню басней. 10 июня 2007
«А я говорю вам, что счастье в деньгах…» А я говорю вам, что счастье в деньгах. Вот этот звонок и надтреснутый голос: я слышала… может быть, денежный голод… возьми… будем думать, что я олигарх… Горела изба, в ней сгорала судьба, не видеть, не знать, не дышать пепелищем, часть пишем в уме, часть в тетрадке запишем — след бледный огня маркирует слова. Дотла отчий дом, до реального тла, пылал, говорили, красиво на диво, отца молодого страницы архива, и книги, и платья, и мамина слива, и все, с чем срослось, что не прямо, то криво, и черная сажа на душу легла. Жизнь после пожара. Как до. Или соль. Мотив выпевался без злобы и фальши. А дальше — чудесное, что приключилось а дальше, как парусник алый для юной Ассоль. Взошла, обычайная, с префиксом не — земная, небесная, из одаренных, все знала о тех проводах оголенных, что в кознях и казнях в житейской казне. Как хлеба буханка, бумажный пакет — и факт, и метафора в хлебе едины, любимые Богом да несудимы, пускай это будет наш общий секрет. На улице слякоть, московский отек, по стеклам бегут оголтелые капли, но в гости журавль собирается к цапле, и та не пускается прочь наутек. И я повторяю, что счастье в деньгах, в порядке Божественном том инвестиций, какой перламутровым утром вам снится — и вы пробуждаетесь в легких слезах. 20 ноября 2007 «Поглядев на себя в зеркало…» Поглядев на себя в зеркало в присутствии мужа, заметила: как бледная поганка. Муж заметил: поганка, но не бледная. Рассчитывала, что заметит: бледная, но не поганка, как заметили бы остальные. Расстроенная, пожаловалась подруге, она засмеялась: но тогда это был бы не он, а остальные. 23 ноября 2007 «Уролог, бывшая в гостях у реаниматолога…» Уролог, бывшая в гостях у реаниматолога, когда подруга позвонила почти что с того света, вспомнила, как однажды в ходе фуршета обе кружили вокруг одного предмета. Худой и простуженный, он выглядел молодо, спрятав юношеские глаза за диоптриями стекол, жевал невкусную тарталетку с икрою блеклой, и кто-то в груди его безнадежно клекал. Стеклянной и прозрачной, подруге кружилось недолго, воздуха не хватало и не хватало рвенья, хватала субстанция, что меж Харибды и Сциллы, но предмет был общий, то есть ничейный. Дрожали вены, в отворенную кровь несло холодом, лекарство из капельницы ритмично капало, пронизывали ветры то с востока, то с запада, и ритмы звучали стабат матера. Последствия сенсорного голода и городской океанской качки, и опыт решенья простой житейской задачки: как выбраться из злокачественной болячки. Стесненное сознание отгораживало, словно пологом, от блесток бывшего и небывшего, и среди прочего, след хранившего, — предмет как причина и следствие отступившего. Седой и нервный, из чистого золота, входил медикаментом в ментальные дебри, и мысли, словно на светском дерби, скакали дружно. Примерно как с хорватами сербы. На том вечере он читал из нового и из старого, и это было прекрасно, хотя и опасно, потому что заполняло жизни пространство, а все остальное казалось напрасно. Чистая поэзия занялась сознанием расколотым, оформляясь в звуки и проявляясь звонцево: предмет был поэт, и фамилия Чухонцева нарисовалась в воздухе, будто из света оконцева. Я набирала номер реаниматолога. Таня, говорила я, славная Таня!.. А она смеялась подозрительно долго — тоже от нервов, как я понимаю. |
