«Каблучки в коридоре – это идут за мной…» Каблучки в коридоре – это идут за мной, и душа отлетает в область гнездовья страха, страх ночной сменяется на дневной, и сердечко стучит, как плененная птаха. В эту минуту бешеной скачки в крови и отрешенности от всего на свете я прошу огромной всепоглощающей любви, как просят ее маленькие дети. «Прямоугольник балкона…» Прямоугольник балкона для вытянутой шеи и поклона, для хлорофилла и озона последнего и первого сезона. Вокруг все оттенки зеленого, от туманного до озонного, где лес рисунка фасонного, а воздух очертанья небосклонного. И насколько хватает глаза — раскинулось для экстаза такое любимое до отчаянья, что даже страшно сглазить случайно. Как девочка, взбежала деревня на горку, под которой деревья, и малая речка рядом для любованья взглядом. Стою и смотрю, ненасытная, рожденьем со всем этим слитная, и сумасшедшее пение птиц, и желтый шар из-под еловых спиц — как капля из-под ресниц. Падает снег Пластинки и призмы, кристаллы и иглы, частицы застылые снежной крупы, спирали и гранулы, соцветья-созвездья, столбцы пустотелые небесной толпы. Слизнуть – и каплей холода на языке останется. Останется красавицей — коль рта не раскрывать. «Качели между небом и землей …» Качели между небом и землей — занятие, любимое ребенком, — оборотились в слое взрослом, тонком невыбором, присыпанным золой. Меж жадностью и жаждою любви, меж голодом и холодом ответа лежала тень того страстного лета, где, как вороны, пели соловьи. Несчастливы, когда причины нет, привычка жить, когда кругом причины, с настойчивостью дьявольской мужчины и женщины бессилием вослед, качанье меж тщетой и суетой, навылет влет душа промежду суток, меж стульев двух напрасный промежуток, тире, тире и точка с запятой. В тот промежуток ухнула вся жизнь, в тот дикий, дивный и дурной проулок, что был назначен для моих прогулок, для жалких шуток. Жуток верх и низ. Доска и две веревки, два кольца, устройство детское для взмаха и размаха — посередине гойевская Маха, исчерпанная Богом до конца. Барбра Стрейзанд
Озорная озонная Барбра, ну что ты опять завопила истошно, держалась я храбро, пока вдруг в секунду не сделалось тошно. Бессовестным криком любовным вспорола окрестность и в ней воспарила — исчисленным трюком мне жилы и память в момент отворила. «Перемещенье собак по улице…» Перемещенье собак по улице: большая, поменьше, еще меньше, еще, совсем маленькая. Сперва побежали в одну сторону, ритмично перебирая ногами, словно кони, остановились и побежали обратно: большая, поменьше, еще меньше, еще, совсем маленькая. Теперь смотрят друг на друга и мотаются взад и вперед, как мальчишки: большой, поменьше, еще меньше, еще, совсем маленький. Я мотаюсь с ними (взглядом), как будто не старуха, а еще девочка. «Слева залетает золотой шмель…» Слева залетает золотой шмель. Справа посадка золотых огней. Не пила я вина. И это не хмель. Это просто мои семь дней. Запах пожарища как пейзаж. Музыка изнутри избороздила чело. Нахожу лицо свое все в слезах. И не понимаю – отчего. Сад Вот сада моего портрет: засыпан снегом, словно цветом, осыпан цветом, словно светом, он помнит тайны прошлых лет. Он смотрит, смотрит и молчит, и когда долгий снег не тает, и когда тает, зарастает, густым малинником трещит. Опять защелкал соловей, родная мне и саду птица, умолк, устал. Мне сладко спится в постели юности моей. Вишневый, яблоневый сон, приснившись, тянет ветки к лету, и ничего роднее нету, сад – однолюб, и он влюблен, он любит папы с мамой лик, и все, что с ними дальше было, и что дождем небесным смыло, он помнит, памятью велик. А этой странною весной, не выбравшись из снеговой напасти, из тяжести, подобной страсти, очнулся, раненный, больной. Две яблони, к стволу стволом, лежали, ветками мертвели, и – мертвый черный бурелом! — вдруг почки вновь зазеленели. Прости меня, мой бедный сад, за одиночества гордыню, я так хочу опять назад, в твою зеленую гардину, когда до всех моих потерь и до всего, что с нами стало, моей любви недоставало. А впрочем так же, как теперь. Вот сада моего портрет: облитый светом, словно цветом, он знает все про то и это, я состою при нем сюжетом, пятном за рамой мой сюжет. |
