17 января 2004 «Какая долгая зима…» Какая долгая зима, мир, как орех, опять расколот, незащищенная спина привычно ловит жизни холод. Забытый зябнущий апрель прилепится еще не скоро, запутанных судьбы петель еще навяжем целый ворох. И, глядя в ясное стекло, мы уясним себе напрасно, что сколько б вод ни утекло, а все по-прежнему неясно. 18 января 2004 «Пах, пах, и убили…» Пах, пах, и убили, пах, пах, и еще раз, еще и еще раз, чужие убили, друг друга убили, убили на этой проклятой войне. Другие же мы на войну не ходили, чужие зачем нам, зачем нам чужие, мы дома привыкли, мы ближних привыкли, привыкли мы ближних, ближайших привыкли по семь раз на дню без войны убивать. 18 февраля 2004 «Маленькое мое сердце…» Маленькое мое сердце, мужественное мое сердце, как ты выдерживаешь то, чего выдержать нельзя? …Впрочем, не больше того, что выдерживают другие. 19 февраля 2004 «Ночное хлопанье дверей…» Ночное хлопанье дверей, ночная речь звучит невнятно, ночная жизнь течет обратно, где нет ни дна, ни якорей. Как щепки носит по волнам ничто, разбитое на щепки, так ум, в дневное время цепкий, в себе отказывает нам. И пережевывая вновь то, что однажды пережили, рвем перерезанные жилы и тихо-тихо сходим в ноль. 20 февраля 2004 «В вас подпрыгивает мальчик…» В вас подпрыгивает мальчик и бежит вперед вприпрыжку, он не мальчик, он сигнальщик, рыбку ловит на мормышку, в свет закидывает сети, а с луной играет в прятки, чтоб сигналы те и эти занести в свои тетрадки, он горнист на зорьке ранней, рыцарь и поэт при звездах, он смельчак на поле брани — и подпрыгивает в воздух. Эта радость с ним случилась посреди дороги длинной, все сошлось, сплелось, сличилось за отметкой серединной. Упадет к ногам миледи, шпагу вынет за свободу и под звуки трубной меди сквозь огонь пройдет и воду. Мальчик прыгает картинно, сердце прыгает, как мячик, за отметкой серединной вверх подпрыгивает мальчик. …Смотрит в зеркало: обвисли щеки, складка лоб терзает, старые вернулись мысли, мальчик молча исчезает. 29 февраля 2004
«Не любовник и не возлюбленный…» Не любовник и не возлюбленный, что он мне, его потерявшей, приголубленный и погубленный ведь не мной, а сестрой моей младшей. Отчего же такая скука, плач без слез: я так не играю!.. Опустелая центрифуга отжимает все ближе к краю. Глаз насмешливый, голос в трубке — не увидеть и не услышать, человечек, такой он хрупкий, не будите его, тише, тише. Сон с дрожаньем ресниц и сердца. Век тяжелый, больной, увечный. Веки поднимите, чтоб наглядеться. Тише, сон переходит в вечный. 2 марта 2004 «Ни фигуры, ни лица…» Ни фигуры, ни лица ни в окне за занавеской, взгляд куда бросаем дерзкий, ни в саду, ни у крыльца. Город странный и пустой, где шуршат одни машины, и качаются вершины, и недвижим сухостой. Где вы, где вы, господа, отчего пусты жилища? Будет день и будет пища — говорили нам всегда. День стоит, а пищи нет ни для глаза, ни для сказа, словно праздная зараза расцвела за двести лет. Только бродит почтальон, по домам разносит вести, чеки долларов на двести, реже – если на мильон. Получатель далеко, он в конторе ставит кляксы, зарабатывает баксы, это, скажете, легко? Он придет, настанет срок, он вернется ближе к ночи, в телевизор вперит очи, и очнется городок. На какой-нибудь часок. Урбана-Шампейн, 3 марта 2004 «Свистит и воет за стеклом…» Свистит и воет за стеклом, такие здесь шальные ветры, в плед завернувшись целиком, лечу свои больные нервы. Читаю. Вести из Москвы ловлю по телеку лениво, американской пробы сны глотаю ночью терпеливо. А утром, пялясь из окна на распростертый городище, я верю, что придет весна и средь чужих меня отыщет. 5 марта 2004 «Пора собирать прошлогодние листья…» Пора собирать прошлогодние листья, сегодня подснежники разом очнулись, там жемчуга россыпью нежно качнулись, здесь ниткою бус завязались слоистой, лиловым, и желтым, и розовым выстрелив, в пожухлой листве разбегаются крокусы. О, как мне милы эти первые фокусы, измены внезапные, острые, быстрые! Пролет кардинала, не серого, красного, рубиновый след прочертившего звонко, — сетчатка откликнулась и перепонка, цветная весна поздоровалась: здравствуй! Но к вечеру небо, дары искупая, осыпалось хлопьями остервенело. Мой милый, когда-то я плакать умела, я снова, как прежде, в слезах утопаю. |
