Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

5

Он спас ее.
Этот красавец курносый,
пижон легковесный, приблудный щенок,
когда приблудился и тотчас без спросу
веселым клубочком свернулся у ног.
Все было не то, ни к чему, непонятно,
глупее не выдумать, Боже ты мой!..
Но вышло, что не было ходу обратно —
она привела его прямо домой.
Он шлялся по свету, бездомный бродяга,
ни в чем не уверенный, муж и дитя,
таясь и страдая от всякого шага,
на взгляд посторонний – легко и шутя.
И так же шутя, привязался беспечно,
от радости тихой негромко скулил,
она привязалась ответно, конечно,
хоть мало что этот союз им сулил.
Как пара гнедая, сошедшая с круга,
на чистом инстинкте, в кусках, на мели,
судьбу проиграв и спасая друг друга,
себя обретали.
И вдруг обрели.
О, как это странно, нелепо все было,
исполнено мелких житейских затей!
Так крепко обоих друг к другу прибило,
что взяли и сходу родили детей.
И дети как дети. Смышленые вроде,
у кошек хвосты не научены драть,
и без понукания на огороде
редиску ходили и сеять, и рвать.
Смотрели большими глазищами в оба,
глаза у обоих ребят в пол-лица,
упрямо следили, разведчики, чтобы
прощала их мать прегрешенья отца.
Подобного раньше она не знавала
и, глядя на спящих родные черты,
родные черты чудака узнавала,
и в горле першило от их простоты.

6

Замучив ее пересохшую глотку,
селедка просила настойчиво пить,
и надо же есть было эту селедку,
не то чтобы есть – не хотелось и жить!
Жить молча, скучая, непонятой, лишней,
безжалостно помня тот, отнятый, дар —
и честное слово, когда б не мальчишки,
какой бы здесь дьявольский вспыхнул пожар!
Сгорели бы двери, и балки, и бревна,
и, может быть, ветвь любопытная та,
что в ночь роковую стучала упорно,
и знающий пол, и свидетель-плита,
и та заодно, что – случайный хранитель
случайных историй и знаковых встреч, —
пыталась наладить отцову обитель,
и выполнить долг, и живое сберечь.
Прости, если можешь, Господь, эту муку,
избави от зла, исцели и спаси!
Какую же с нами свирепую штуку,
играючи, страсти творят на Руси!
Страстями живут и народ, и держава,
и жадно отверсты тюрьма и сума,
как часто оружье терпения ржаво,
как часто пустует палата ума.
Историк-отец, над историей века
десятками лет размышляя один,
дошел ли до тайн одного человека
и глуби глубин как причины причин?
Послышался скрип деревянных ступеней,
и в спальню ввалился взлохмаченный муж,
с ним вместе ввалилось веселое пенье,
а в глотке просела прогорклая сушь.
Я больше тебя… – начинала осипшим,
охрипшим, осевшим, чужим голоском.
Пресекся.
Слова никакие не вышли.
Лишь в сдавленном горле задавленный ком.
И как ни старалась быть стойкой и гордой,
сдержать не сумела нахлынувших слез.
Не хочешь смочить пересохшее горло? —
услышала мужа. – Я соку принес.

7

Отечество – таинство переживанья,
не точка на карте, а точка в мозгу.
Ключом телеграфным любовь и преданья
выстукивают: без тебя не смогу.
Конечно же, сможешь.
Всего в человеке
намешано: слабости, воли и сил.
Но если бы вырубить память навеки —
остался бы нищ, и бездомен, и сир.
А впрочем, я знаю того, кто на деле
прожить без возлюбленной так и не смог:
отец через две с половиной недели
ступил вслед за мамой на смертный порог.
Не вынесло приговоренное сердце,
аорты разрыв от тоски – на куски.
Отцовское даром мотаю наследство,
с рождения и до гробовой доски.
Я помню, и дай мне, о Господи, помнить
до ночи последней последнего дня,
как дом и людей я любила огромно,
как дом мой и люди любили меня.

8

Разъехались. Кто поместился в машину,
кто поездом, и захватили детей.
Остались вдвоем, чтобы эту махину
помыть и почистить до новых смертей.
Потом он ее перестроит на славу,
возьмется как мастер и сделает сам,
и на новоселье большую ораву
они позовут, чтоб у всех по усам
текло молодое вино из Тбилиси,
подарок нагрянувших старых друзей.
Мы все друг от друга любовью зависим! —
воскликнет хозяйка с величьем князей.
И глазом зеленым, счастливым, блестящим,
уставится в мужнин смеющийся глаз,
меж прошлым и будущим и настоящим
пропав.
Это будет потом.
А сейчас —
из комнаты в комнату тени прохладой,
и сад зеленеет, и пиршество птиц,
катится судьбы колесо за оградой —
и просишь:
помедленней бряцанье спиц.

17—27 июня 1999, февраль 2001

P. S. Деревянный дом сгорел в ноябре 2007 года.

Унесенные веком

из старых тетрадей

«Теперь уже видно…»

Теперь уже видно,
что не удалось произнесть и полслова.
И очень обидно,
что жизнь протекла бестолково.
Теперь уже ясно,
что я уношу все свое на закорках с собою.
И значит напрасно
собою я вас беспокою.
27
{"b":"244901","o":1}