6 июня 2010 «Судьбою прибиты друг к другу…» Судьбою прибиты друг к другу, как лодка и берег, допустим, дитя не нашли мы в капусте, но бегает Чарли по кругу. Весь мир и себя в этом мире друг другу легко подарили, и фото, пусть три на четыре, у сердца в житейской кадрили. Пространство от сосен до пиний, освоено нашей любовью, коричневый, желтый и синий льнут ночью в зрачки к изголовью, и рыжий монах обольщает, с безумным священником вкупе, игуменья Ксенья венчает — мы в Божьей прикаянной труппе. Мой мальчик, серебряный мальчик, люблю твой сентябрь золотистый, и то, что случайно назначен, и то, что мы оба артисты. 28 сентября 2010 План Привыкнуть пить стаканами воду, гонять ровно кровь уговорить сосуды, не пугаться ни прострела и ни простуды, обучиться отнестись к смерти как эпизоду. 29 сентября 2010 «На асфальте мокрые огни…» На асфальте мокрые огни, вечер понедельника хлопочет, кто-то обмануть кого-то хочет, кто-то шепчет жалко: обмани. Правда – как убийца за углом, не ходи на встречу с ней на угол, не веди напрасным чутким ухом, знай, что может обернуться злом. Путаница, слабость – ну и пусть, сила с прямизною отвращает, помни: нам никто не обещает дважды повторить наш крестный путь. Дождь двоит изображенья лиц, всех вещей природу умножая, плачется природа как живая, платится по ставкам без границ. 8 ноября 2010 «Я не помню, жаворонок была или сова…» Я не помню, жаворонок была или сова, и что отвечала на вопрос bien ça va, потому что была одержима письмом и позабыла, как было до, а как потом. Я забыла, кому отворяла дверь, а теперь попробуй пойди проверь, когда все ушли, кто стучался в дом, и никто не подскажет, что было до и потом. Записала ли я выраженья лиц, и вышли ли обличья из приличья границ, и зачем стоит этот в глотке ком, если память ушла, как было до и потом. И просвечивает сквозь кисею прошедших лет начертанный слабыми письменами след, тот почерк, что до крови знаком, выводит, выводит, как было до и потом, как кто-то присваивал себе меня, а кто-то отпускал на волю, кляня. И горою высится мой смертный грех, что любила, но плохо любила всех. 27 ноября 2010
«Убывают сентябри…» Убывают сентябри, остается непогода, но в любое время года наш секрет у нас внутри. Там у нас из детства звук, звук из юности, а также утоленье вечной жажды, одоление разлук. Что с тобой, то и со мной, мы вдвоем об этом знаем, и хотя базлать базлаем, осень смотрится весной. Убывают сентябри, солнце золотом струится, близко-близко наши лица: вот я, тут, смотри, смотри!.. Флоренция, 28 сентября 2011 В деревянном доме маленький роман в стихах 1 Приехали поздно. Калитка запела, встречая хозяев и званых гостей. Хозяйка о гвоздь на калитке задела, а кровь проступила на лицах детей — сочувствия краской, румянцем по шею, она же, от боли губу закусив, на коже царапину трогала, ею царапину в сердце на миг заместив. Еще по дороге, в машине, устала справляться с собою, забытой давно. А гостья на заднем сиденье блистала. А муж подливал ей охотно вино. И в зеркало глядя, вторую машину, что шла вслед за ними, имея в виду, все видела мужа широкую спину изогнутой к гостье на полном ходу. Спиной, как забором – мальчишки отдельно, — мужик огораживал свой интерес. Второй кавалер на переднем сиденье испил свою долю и к задним не лез. Винцо по дороге – мужская забава, придуманный кем-то смешной ритуал, плечом повела разомлевшая пава — муж блудный к плечу павианом припал. Водитель, работница, тяглая лошадь, тянула свой воз сквозь кромешные дни. Но вот уже, въехав на малую площадь, в последний проселок свернули они. Входили в калитку, к крыльцу поспешали, тащили поклажу, вино и еду, весельем заброшенный дом оглашали, руками на раз разводили беду. Да где же беда!.. Просто что-то попало в глаза, как соринка, – и чувство, как сон, что нечто упало и с возу пропало, и муж не жених и уже не влюблен. Бродили по дому, кто сам, а кто с мужем, глазели, болтали, и слышался смех, хозяйка на кухне готовила ужин, картошку с селедкой почистив на всех. Поставила чайник, доверху наполнив, усилием горечь едва укротив, саднила царапина, что-то напомнив, и ожил, о Боже, забытый мотив! Качели, высокие травы и сосны, и порванный гвоздиком юбочки край, и девочкин папа, разумный и взрослый, устроивший девочке ад, а не рай. Рай был накануне, с лихим мальчуганом, из сада к нему через грешный забор… Но уличной девкою и хулиганом назвал, как прочел на суде приговор. Ей жить не хотелось. Ей белое черным впервые назвали в ту светлую ночь. И с этой поры существом непокорным росла под личиной покорности дочь. Любимый ребенок… Спустя лихолетья могу оценить, как болело внутри, — от этого, бешеный, словом, как плетью, хлестал. Ну же, девочка, слезы утри. Утри. Сэкономь. Пригодилась учеба. Уроки любви тяжелы, как плита. Стою у плиты. И картошка готова. И можно позвать: эй, за стол, господа! Нейдут. Через стенку отличная баня, изделие мужа, мечта-похвальба, а там анекдоты, и чьи-то лобзанья, и хохот, и рокот, ну, словом, гульба. Пошла на крыльцо. На ступеньки присела. По улице бегал какой-то пострел. И вдруг разрыдалась: как балка просела, как краска облезла, как дом постарел. |
