Как пели и как танцевали казаки! Это было последнее веселие в 1-м Кавказском полку. Через несколько дней, приказом народных комиссаров — во всей былой российской армии — приказано снять погоны, и корпус офицеров был отменен. Все покатилось вниз, в анархию...

Через три дня, 11 ноября, был день моего рождения. В уютной квартире хозяюшки-финки собрались все офицеры полка. В смежной комнате за столом с напитками и закусками — разместился полковой хор трубачей, согласившихся игрою приветствовать своего былого адъютанта. Тогда приказывать было уже нельзя. Все мы, и офицеры, и трубачи, в погонах, в черкесках. Закусывая и выпивая, — хор трубачей под руководством штаб-трубача Лашко — мягкими нежными мелодиями услаждал наш слух, с сознанием чего-то нами всеми безвозвратно утерянного...

Душа ведь вещун. И эти два праздника были буквально ПОСЛЕДНИМИ, когда мы, офицеры-кавказцы, собрались вместе на веселие с полковыми трубачами в полковой семейной обстановке...

Вторая встреча с Сорокиным

Жизнь в гарнизоне Вильмондстранда шла своим чередом. Хорунжий нашего полка Косульников Андрей женился на свояченице коменданта города. Она — красивая стройная девица, отличная в бальных танцах, хорошо воспитанная. Род их из города Старая Русса, обрусевших поляков. Мы были рады прибавлением в полку приятной дамы, с которой наша молодежь подружилась еще до женитьбы Косульникова. Супруга коменданта-поручика, теперь наша полковая родственница — разрешилась от бремени, но радость мужа была омрачена событиями: он должен был бежать с митинга своих солдат и спасся от расправы в нашем полку. 3-го Линейного полка сотник Богомаз — так же после митинга прибежал в наш полк и просил защиты. Полк защитил обоих.

В Выборг прибыл с Кубани полковник Казаров*, войсковым атаманом назначенный командиром 1 -го Таманского полка, но полк его не принял. Полк ли на митинге, офицеры ли полка или полковой комитет не признал его, — нам было неизвестно, но потом мы слышали суть их ответа, который был таков: «Войсковый штаб прыслав нам команды-ра якого-сь вирмэна (армянина). Так хай краще (лучше) ос-таеця наш Закрипа».

После отказа полковник Казаров прибыл в Вильмонд-странд и представился начальнику дивизии — как быть? Последний был уже бессилен, и Казарову пришлось вернуться в Екатеринодар. Казаров старый офицер Кубанского войска. Говорили, что род его армянский. Но, может быть, род его шел от хазар, что гораздо старше рода казачьего.

Выше среднего роста, стройный, подтянутый, с веселыми умными черными смеющимися глазами брюнет. Одет по-горски, с недорогим, но изящной работы холодным оружием. Таковым я встретил его в Вильмондстран-де, в штабе нашей дивизии. Он не был смущен или огорчен случившимся или умело скрывал это от посторонних глаз. «Ну, что ж!.. Вернусь в Екатеринодар», — сказал он нам, присутствовавшим там офицерам. В 1919 г. на его дочке женился наш кавказец подъесаул Володя Поволоцкий, состоя тогда в Кубанском учебном конном дивизионе в Екатеринодаре.

Войсковой старшина Закрепа, старейший таманец, летами старше полковника Казарова. Это был красивый прообраз запорожской старшины и видом, и духовными качествами. Есаул мирного времени. Его сотня считалась лучшей в полку. С казаками он жил «по-запорожски», и не только что с ними, но и со всеми он говорил только по-черноморски. Для казаков казенной копейки не жалел. Настоящими казаками, он считал, являются лишь черноморские казаки. Нас, линейцев, он не любил, находя их «неприродными казаками», искусственными. Я был близок к нему и в одном кутеже в Турции хорунжим — принял от него «ты». Он мог потянуть игральную карту «в девятке» и широко кутнуть с казаками. В 1-м Таманском полку он был корнями свой.

Из Питера прибыла уусикирская «амазонка» и просила навестить ее. Стояла уже зима — сухая, тихая, как всегда, в Финляндии. По-летнему одетый в одну черкеску, в чевяках с мелкими галошами — скорым шагом иду по тротуару. Впереди, нс торопясь, идет какой-то офицер, мне незнакомый. Темно-серая черкеска облегает тонкую талию. Шашечная портупея с богатым набором опущена ниже костреца черкески, как признак щегольства и самоуверенности носящего ее. Дорогой работы шашка.

Кто он, думаю, неведомый здесь кубанский офицер? Равняясь с ним, вижу погон сотника 3-ш Линейного полка, но лицо незнакомое. А он, услышав шаги обгоняющего, — повернул ко мне голову и, как-то загадочно улыбнувшись, произнес:

— Здравствуйте, подъесаул!

Лицо у него сухое, смуглое, чуть «с рябинками». Глаза умные, смеющиеся. Что-то знакомое мне показалось в нем. Заметив мое некоторое недоумение, он произносит:

— Не узнаете? Сорокин*! Помните Кагызман?

И я вспомнил нашу с ним первую встречу в конце декабря 1915 г., когда вся дивизия шла из Турции на отдых под Карс, и в Кагызмане его, прапорщика Сорокина, я спас от скандала. Но теперь сотник Сорокин совершенно не был похож на того «серого» прапорщика. С усами, стройный, щегольски подтянутый офицер.

Я его совершенно не знаю, почему и говорить мне с ним не о чем. Но для приличия спрашиваю, откуда он появился в нашем городе? И узнал, что он состоит в «Союзе трудового казачества», являющегося подотделом совета солдатских и рабочих депутатов в Петрограде. Теперь он едет на Кубань. «Союз трудового казачества» был нам неприятен. Если он вначале и не был большевистским, но был «левым» и работал против Совета Союза Казачьих войск. Потом он стал уже чисто большевистским.

— Зачем же Вы едете на Кубань? — спросил его.

— Там предстоит работа.. И Вы об этом потом узнаете, — ответил он и загадочно улыбнулся.

В 1918 г. он стал главнокомандующим Северо-Кавказской красной армией и сражался против нас.

Заколдованный круг. Вопрос о титуловании

Мы попали в заколдованный круг. Все казачьи правительства не признали власти совета народных комиссаров. Последние объявили войну Дону и Кубани. Наша дивизия, четыре конных полка и две батареи были отрезаны от своей казачьей Отчизны территорией всей красной России и фактически подчинены были совету народных комиссаров во всех отношениях, вплоть до получения государственных денег на содержание полков и батарей.

Мы не сомневались, что в случае острого конфликта большевики легко смогут обезоружить дивизию, а офицеров арестовать и препроводить в Петроград, в Петропавловскую крепость, где уже сидели некоторые наши рядовые казаки, захваченные в помещении разогнанного Совета Казачьих войск.

Кроме того, — единственный железнодорожный путь на юг России проходил через Петроград, который никак нельзя было миновать. Дивизия попала в мышеловку... Но надо было что-то предпринимать для выхода. И, как курьез, командующий полком войсковой старшина Калугин, собрав старших офицеров и развернув географическую карту России, предложил «искать путь», чтобы — «с полком, походным порядком, обойдя Ладожское озеро с востока — двинуться на Кубань»...

«Путь» не только что не был найден, но был и отброшен как невозможный для выполнения. Грозные же события развивались. Вышел новый декрет совета народных комиссаров и приказ по всем армиям об упразднении всех чинов, о снятии погон и о новых перевыборах всего командного состава.

В декрете указывалось (подчеркивалось), что командиром полка может быть избран даже рядовой солдат, как и кашеваром может быть поставлен всякий бывший офицер, до командира полка включительно. Разрешалось носить только боевые ордена. Подобное распоряжение проведено было приказом по 42-му армейскому корпусу, куда мы входили, по нашей 5-й Кавказской казачьей дивизии и перепечатано по полкам.

Дальше этого идти было буквально некуда. Офицеры обрекались на полное изгнание и безо всяких жалоб и защиты.

Весь наш полк снял погоны. Что удивительно было, так это то, что подобное распоряжение не понравилось и рядовым казакам, не говоря уже об урядниках и офицерах. У нас отнимали эмблему воинского чина и эмблему родного полка. И никто, даже из рядовых казаков, не уничтожил погоны! Все с иронической руганью отпарывали их осторожно, чтобы не испортить черкесок, и уложили свои погоны в походные сумы, считая это распоряжение не серьезным и... временным.