Корпус занял широкий фронт около ста верст, начиная от села Киевского на левом фланге, через Кистинское, Дивное, Воздвиженское с 1-м Полтавским полком полковника Мамонова* и до села Рагули на правом фланге, где стоял 2-й Кавказский полк полковника Просвирина. Оба фланга корпуса не имели никакой «живой связи» с соседними частями. Главные силы корпуса были сосредоточены в селе Дивном.
1-я бригада 2-й Кубанской казачьей дивизии — 1-й Кубанский полк полковника Фостикова и 1-й Лабинский полковника Шапринского — с занятием Святого Креста некоторое время оставались в том районе.
Об этих двух полках генерал Фостиков пишет мне лично так: «15 февраля 1919 г., из района Св. Креста, 1-й Лабинский полк был направлен в Медвеженский уезд Ставропольской губернии для подавления крестьянского восстания».
Хотя это крестьянское восстание проявилось в той же Ставропольской губернии, юго-западнее расположения 2-го Кубанского корпуса — мы о нем не слышали. Крестьяне же, конечно, знали. Все это складывалось не в пользу их взаимоотношений с казачьими частями, расквартированными в селах.
Генерал Романовский, начальник штаба генерала Деникина, 15 февраля обратился с телеграммой к Донскому ата-
ману генералу Краснову: «В Ставропольской губернии, в районе сел Медвежье и Летницкое (соседние с Кубанью и Доном, Ф.Е.), на почве большевистской пропаганды, началось брожение, грозящее перейти в открытый мятеж». Далее Романовский просит донские власти послать донцев для подавления беспорядков.
Следующая телеграмма Романовского от 17 февраля была послана Ставропольскому военному губернатору и генералу Науменко, военному министру Кубани, такого содержания: «Главнокомандующий приказал соединенными силами направленных отрядов и гарнизонов Кубанских и Задонских станиц самым энергичным образом привести в повиновение восставшие села».
Киевское село, в котором расположился Корниловский полк, было ближайшим к восставшим селам. Вот почему крестьяне этого села и встретили нас замкнуто, чтобы не сказать больше — враждебно.
Генерал Фостиков продолжает: «В первых числах марта 1-й Кубанский полк из-под Св. Креста, а 1-й Лабинский из Медвежьего, под общим моим командованием, были переброшены на Маныч в район станицы Великокняжеской Донской области». Где находился 2-й Кубанский полк полковника Лопаты, — он не помнит. Не указывается и артиллерия их дивизии.
Генерал Деникин пишет, что: «К началу марта 1919 г. за Манычем сосредоточилась группа генерала Кутепова — частью в районе станицы Великокняжеской, частью южнее у Дивного—Приютное. Численность ее была в 9-11 тысяч, но — кроме 2-го Кубанского конного корпуса генерала Ула-гая — прочие части ее находились в стадии формирования, и боевой эквивалент их был невысок» (т. 5, стр. 74).
На этой же странице, внизу, в примечании, указано — какие именно части были в периоде формирования и не обладали достаточно боевой силой. Это были: а) Горская дивизия, б) кадры формировавшихся на Дону бывшей «Астраханской Армии», затем «Саратовского корпуса» и т. д.
В это же время, из состава 2-го Кубанского корпуса, переброшены под Великокняжескую 2-й Кавказский полк
полковника Просвирина и 9-й Кубанский пластунский батальон полковника Цыганка. Об этом батальоне будет написано дополнительно.
Манычский период. Пишущая машинка
И потянулись для казачьих полков нудные и монотонные дни на этом степном участке фронта, полные всевозможных лишений, невзгод и неприятностей. Крестьяне должны кормить полки. За все платили им мизерные «справочные цены».
Начиная с середины 1918 г. в этих селах перебывали разные строевые части войск, и белые, и красные. Каждый начальник выставлял свои жестокие требования: давать частям фураж, продовольствие, подводы. И, конечно, в конце концов почти полностью «объели» села и заморили крестьян. В селе Киевском стояла какая-то «белая» бригада калмыков, и крестьяне с ужасом вспоминают этот период времени:
— Ну, хай... били, красни... всэ ж свойи русськы люды... но ци, нэхрысты!.. Забыралы всэ, шо бачэ своима очыма, — жаловались бабы.
Такими поборами довели крестьян до того, что по весне — у них не осталось семян и для посева, Крестьяне «изворачивались» и прятали зерно, куда толью могли. Они придумали ямы, такие — которые мы видели у курдов в Турции. Но горе было тому, если находили их... Тогда все зерно забиралось бесплатно, и мужику давались подзатыльники. Упрек «в большевизме» — был достаточен для приведения в исполнение любой экзекуции. Я совершенно не разделял подобные действия и строго запретил это. Для урегулирования всех житейских вопросов назначил есаула Лопатина комендантом села. Лопатин был офицер разумный, гуманный и умел говорить с простыми людьми. Крестьяне были довольны.
Получен приказ Главнокомандующего генерала Деникина о мобилизации двух призывных возрастов, которых надлежало отправить в тыл для пополнения Добровольческой армии. У Лопатина это прошло хорошо. Но бабы плакали, а мужики
чесали в затылках... Лопатин сказал собравшимся хорошее слово и, выстроив мобилизованных, подал команду и сам запел «в ногу» солдатскую песню, всем знакомую — «Чубари-ки-чубчики, калина...» Мобилизованные выступили все. До Ставрополя дошли немногие — разбежались...
Из Дивного прибыл в наше село командир 2-го Полтавского полка полковник Преображенский, который предъявил мне предписание начальника дивизии генерала Бабиева следующего содержания: «В распоряжение полковника Преображенского назначить двух офицеров, как членов военно-полевого суда и десять казаков для выполнения постановления суда над неявившимися крестьянами по мобилизации».
Хотя это меня удивило и возмутило, но приказ выполнить я должен. А так как «нам каждый гость дается Богом, какой бы не был он среды...», как поется в застольной кавказской песне, и Преображенский прибыл к вечеру—то я собрал всех офицеров полка на ужин, чтобы и они знали о причинах прибытия гостя со столь неожиданным распоряжением.
Офицеры Корниловского полка умели веселиться, как и умели петь строевые казачьи песни и, в особенности, черноморские. Сотник Иванов, избранный тамадой, отлично вел дело и умело угощал серьезного, малоразговорчивого и сурового гостя, да так, что Преображенский сам назвался спеть нам романсы «соло». У него оказался мощный баритон, и в пении он понимал.
Я его вижу впервые, и на меня он произвел хорошее впечатление старого служаки. За столом он рассказал, что окончил Иркутское пехотное училище, находясь в кавалерийском взводе, почему и вышел офицером «в гусары». Теперь он командир казачьего полка, он любит казаков, а в особенности Корниловский полк, славный боевой, который великолепен, даже в офицерской пирушке, где видна такая сердечная спайка, каковой он не видел в других полках.
Приезд и задание Преображенскому — удивило всех офицеров. Никто из них не хотел быть добровольно членами военно-полевого суда. Пришлось назначить. Суд был короткий: двоих повесили за селом, некоторых выпороли, а остальных отправили под конвоем в уездное правление. Я был огорчен как представитель Добровольческой армии «на местах». Довольно высокий ростом, стройный — Преображенский был строг и жесток. Службист.
Стоять изолированно с полком в далеком селе было приятно «для ремонта полка». Никто нам не мешал в этом. И дружная офицерская семья корниловцев, совместно решив «что надо?» — всеми силами приступила к делу.
Старший полковой писарь Александр Шарапов, казак станицы Ильинской, доложил мне, что в сельском правлении есть пишущая машинка «Ремингтон» на полный лист. В полку же была старая и очень плохая на пол-листа. Я зашел и посмотрел. Машинка была совершенно новая. Меня сопровождал сельский староста, крестьянин лет 35, серьезный, толковый и не раболепствующий, Предложил ему продать ее для полка и слышу совершенно резонный ответ:
— Господин командир! Машинка принадлежит селу и куплена на общественные деньги. Она не продажная, так как нужна самим нам. Я, старший унтер-офицер Великой войны, прошу все это понять и не обижать нас.
