Охраны менее чем обычно, заборы не возведены. Может, самое время?

Лагерники рванули с нового места двое суток назад. Об их бегстве окружающие военные части не предупредили. Не стоило пока сообщать, что менее чем в сотне километров возводится огромная «зона», в которую свезли народишко сразу из нескольких «зон». Нежелательно настораживать военных до срока, у них и своих печалей немерено. Армия и без того нервная, кое-кто подозревает, что Вооруженные Силы тайно готовятся к внезапному удару по империализму. В смысле, не к обычному бодрящему ударчику, а к настоящему, увесистому. Некоторые рода войск заняты по уши. Негоже отвлекать их сейчас еще и на дополнительные караулы. Придет время — сообщим.

Сами беглецы еще в худшем положении. Они вообще смутно представляют, где находятся. Судя по елям и соснам вокруг, то ли все еще где-то в Сибири, то ли уже в Забайкалье. Вряд ли на Камчатке. Пароходы и баржи при переезде не применялись. Сибирь — лучший из вариантов. Вполне можно затеряться в одном из городов-миллионников. А пока нужно набрести хотя бы на что-то жилое, и лучше не на воинскую часть. Со жратвой у зэка туго, но благо вокруг не пустыня Каракумы или сухостепь Бекпак-Дала: наткнуться на воду легко. Кстати, именно сейчас беглецы и подрулили к очередной речушке. Она зовется в народе Пёра, но им сие неведомо.

Пить из реки зэка нисколечко не боятся, так же как и делать в этот толстобрюхий ручей бодрое «пись-пись». Какой смысл переживать по поводу кишечной палочки, когда по следам идут погонщики с карабинами СКС. Патрон 7,62 запросто справляется с любым кишечным заболеванием; прямо-таки на раз.

Один из беглецов — самый «оторви да брось» — поднимает голову от ладоней с холоднющей чистой водой и говорит:

— О, лианы!

Сообщники тоже смотрят на провисшую между обрывчиками толстую «кабелину», кое-где покрытую зеленью плесени.

— Это связь! — уверенно сообщает «Оторви да брось». — Зуб даю!

— Не-а, питание вроде. Смотри, какой толстый, — философствует другой беглец.

— Дурилка, что ль? Ты чо, ЛЭП никогда не видел?

Линию электропередач напарник, разумеется, видел, и дорого бы сейчас дал, чтобы увидеть такую штуку сейчас. ЛЭП — есть неотвратимая дорога к чему-нибудь жилому и теплому. Теоретически, кабель, пусть даже и не силовой, тоже обязан вывести к чему-нибудь эдакому. Однако вне речки кабель зарыт. Надо делать ноги, а не изучать, где почва чуть просела, или, наоборот, вздыбилась от проложенной «лианы».

— Связь, сучья связь, — бормочет «Оторви да брось» и извлекает из-за пояса топор.

Топор — не какая-то боевая конструкция для «рубилова на мечах». Простой рабочий инструмент. Однако на недолгих привалах «Оторви да брось» наточил его получше индейского томагавка.

— Собьем гадов со следа, обрубим связь «ментуре», — заявляет он и топает к «лиане».

По кабелю, как по подвесной дороге, бросается на другой берег что-то прыткое и меленькое.

— Белка! — удивляется «беглец № 2», имя которого для истории не имеет никакого значения. — Но какого хрена — черная? Мутант, что ль?

— Мутант, — ворчит «Оторви да брось». — Сожрать бы этого мутанта. Зажарить и сожрать!

Он звереет от собственных слов. Топор взметается вверх и врезается в кабель. Искр нет. Может, кабель, и вправду не силовой. Топор явно наточен на славу — кабель сдается с пяти ударов. Отрубленный конец вяло плюхается в воду.

«Оторви да брось» по-прежнему возбужден, но доволен.

Произведенное действо трактуется в кодексе как «вредительство».

— Товарищ старший лейтенант, разрешите доложить! — отрапортовал восседающему в кабине Черпицкому младший сержант Ананко.

Ананко чуть ли не задыхался, но даже солдат в Красной армии понимает, что дело есть дело, и когда воет боевая сирена, становится не до шуток. Это в мирной повседневной расхлябанности допустимо даже подколоть офицера помоложе, проверить его смекалистость. Недаром же все «товарищи», так почему и нет? Допустим, доложить, что клиренс в распределительной кабине неожиданно снизился, надо бы срочно долить, но пожарное ведро прохудилось. Однако если в период мирной спячки максимум, что можно отхватить за подобную проверочку, это получить тем же красным ведром по сусалам, то при боевой работе можно ведь и под трибунал загреметь. Так что ныне все по-серьезному. Хотя сам доклад смахивает на подколку:

— Товарищ лейтенант, майора Кичигина нашли в луже. Сейчас откачивают, он…

— В какой луже? — подозрительно покосился молодой офицер на сержанта.

— Так упал он, что ли. Я ж не знаю, не видел… Ну, как упал, — начал запинаться командир отделения. — Бежим — глядь. А он в луже уже. Сапоги, в смысле. А тут же тревога, и не знаем, то ли этого… Ну, не видели ж сразу, что комбат Кичигин, думали… Темно ведь там еще. Короче, то ли бежать дальше, то ли доставать? Но достали. Фуражка ж тут же офицерская валялась. А Зурабов с фонарем уже. Вот, значит…

— Да быстрей что ли, Берия тебя забери! — не выдержал Черпицкий. Он же все-таки работал за офицера пуска, и по линии «громкой» связи ему шли доклады то сверху — от К-9, то снизу — от стартовиков. — Где комбат?!

— Так нету сознания у него, товарищ старший лейтенант. Откачивают его, прямо там, на тропе. И вот чего… Наши поэтому опоздали, не потому, что плохо бежали. Они, может, вообще… это… не придут сюда. Вдруг майора совсем к врачу… ну, к фельдшеру надо нести. Захлебнулся, что ли, он…

— Захлебнулся? — переспросил Черпицкий, не понимая.

— Так в луже ж, говорю, лежал, товарищ лейтенант. Я ж…

— Ага, — кивнул Черпицкий, поворачиваясь к пульту.

Он был в некотором замешательстве. Минуты уходили, а дивизион все еще не доложил о готовности по командной цепочке. Время еще было, чуток, но было.

— Это… — сказал он в микрофон «громкой», выведенной наверх — в кабину управления К-9. Потом сообразил другое и повернулся к полевому телефону. Там никто не брал, поэтому снова пришлось говорить в микрофон: — Емеля, Сталин твою так! Трубку телефона возьми!

Трубку наконец взяли.

— Слушай, Емеля, такое дело, в общем, — начал объяснять старлей.

Вообще-то, имя у капитана Емельянова было другое, но кличка «Емеля» давно приклеилась, так что, например, солдаты, которые уж само собой не обращались с капитанами на «ты», были уверены, что офицера «девятки» Емельянова еще и зовут Емеля. Штабной писарь, правда, утверждал, что это не так, но кто ж его слушал-то?

— Во как, — произнес Емельянов в телефон, переваривая сказанное товарищем по дружеским попойкам, но в данный момент находящимся по отношению к нему в подчиненном положении.

Хоть капитан и был, по мнению некоторых коллег, туповат, относилось это в основном к общению с техникой. В плане общения с людьми все у Емельянова было относительно тип-топ. К тому же, являясь офицером кабины управления, он имел дело со всяческими армейскими шишками и перенял у них некоторую житейскую сообразительность. Потому размышлял он недолго, вполне уложившись в отведенное время.

— Ты это, Юра, — тихонько сказал он Черпицкому в телефон, а не по общей «громкой». — Принимай командование. Ты в кабине единственный офицер, значит, будешь и за «стреляющего» и за офицера пуска сразу. А куда деваться? Докладывай давай, что ли, по «громкой». Я уж магнитофон задействовал давно. И про свое документирование тоже не забудь.

Имелась в виду фотофиксация, а также звуковая запись всего происходящего в кабине при боевой и учебной работе.

— Хорошо, — сказал приятель и доложил по «громкой» связи, что «второй» ЗРДН к бою готов, а «офицером стреляющим» является он — старший лейтенант Черпицкий.

— Доклад принял, «второй»! — встречно отчеканил ему Емельянов, после чего на целых полторы минуты замолк.

Черпицкий осмотрел подчиненный ему расчет — находившихся на рабочих местах операторов — сержантов и рядовых. И почувствовал свою важность. Иосиф Сталин забери, до прибытия на позицию основного расчета офицеров он будет тут самым главным. Даже далекий толстяк — старший лейтенант Котенко — начальник расчета К-3 — будет сейчас ему подчиняться. И достаточно долго, ведь от жилого городка до позиции офицеров доставят не раньше, чем через сорок минут. Тут вам не запланированные учения, когда время известно и все собрались на КПП военного городка загодя и с «тревожными чемоданчиками».