В основном они не воевали. Больше готовились к грядущим революционным боям. Да и чего тратить силы на тех, кто и так обречен идущей по спирали революционной историей? С японскими милитаристами прекрасно справится Советско-монгольская освободительная армия — новый поход Чингисхана на Китай, но кто теперь возражает? Им ясно указали, а может, просто намекнули, что главный враг их — союзник империализма Чан Кайши. Однако сейчас силы были явно неравны, вот прибудет обещанное оплотом трудящихся всего мира оружие, тогда повоюем с вами, господин-товарищ Чан. А покуда сидим, тем более что армию Чан Кайши и Мао разделяет территория, занятая Экспедиционными силами в Китае. Выгонят «татаро-монголы» эти силы, тогда возьмем в руки красные знамена, танки и все прочее и освободим крестьянство от феодализма и вековой отсталости.

Правда, иногда вылазки все же производились. Есть-то надобно чего-нибудь. Атаковали обычно отдельные машины или небольшие колонны конной тяги. Тогда удавалось подстрелить одного-двух оккупантов и кое-чем поживиться. Еще сверху, как рассказывал бывший ложный штурмбаннфюрер СС Манин, передали указание: отстреливать американских специалистов в среде гоминьдановских армий — эдакое отражение Манина с Луговым, но выполнить его не было никакой возможности, все из-за той же территориальной разделенности. Инициативу местного командования — вместо американцев отстрелять некоторое количество фашистских оборотней в раскинувшейся по округе японской армии — Луговой с ужасом загасил. Он намекнул, что среди оных могут оказаться посланники первой страны социализма — такие же хорошие люди, как и они с Маниным, и партизанские лидеры вынуждены были уступить. Вообще-то Луговой был уверен, что с объявлением войны Советским Союзом все эти «немецкие» призраки должны раствориться подчистую, но мало ли что.

Владимиру Юрьевичу Луговому, как выходцу из пролетарской и непривычной к излишествам семьи, вообще-то было наплевать на окружающие удобства, явный пережиток капитализма и варварства, однако, к своему стыду, он вынужден был признать, что все-таки в японской Экспедиционной армии кормили сытнее и спал он там с большими удобствами. Еще одной неприятной вещью, досаждающей его психике, стала его полная языковая изоляция. Если на японском он, в результате постоянной практики и осуществленной перед засылкой за границу загрузки мозгов, многое уже понимал, то здесь, среди китайцев, он оказался у разбитого корыта. Благо кое-кто из местных командиров, видимо, руководствуясь принципом Маяковского, прилично владел русским, а то бы пришлось нисходить до уровня предков-обезьян — переходить на мимику.

А вот Манину эта проблема была абсолютно до лампочки. Может, потому, что он нашел для себя массу интересных занятий? Дело в том, что здесь он не обязан был, как перед японцами, скрывать свои технические таланты. Правда, самого объекта для таланта — техники — здесь тоже оказалось гораздо меньше, но все же в середине двадцатого века техника применяется везде, а в праведной борьбе с оккупантами тем более. С некоторой досадой Владимир Юрьевич заметил, что на его уроках тактики многие командиры зевают, а когда Манин разбирает и собирает на задворках, подальше от лагеря, какую-нибудь мину с часовым механизмом, просто так, скуки ради, вокруг него собирается целая коллегия, и не только простые бойцы-комсомольцы, а и зрелые воины, даже командиры. И языковой барьер для всех них в это время вовсе не барьер. Такие дела. Надо признать, что в глубине души Луговой стал считать японцев более интеллигентной нацией.

Вообще-то он засек момент перехода. Нет, конечно, он не знал, что произошло, более того, не поверил бы, если бы рассказали. Просто неожиданно он попал в полосу какого-то туманного марева, по идее, мало представимого на такой высоте. Но оно было совсем небольшим, и уже через долю секунды суперскоростной лайнер Кира Толкотта покинул район аномалии. Ландшафт под самолетом изменился. К сожалению, ландшафт представлял собой скопище облаков, а потому изменение было заложено в его конструктивном материале. Впрочем, если бы облаков не было, сравнение двух планет стало бы еще сложнее — там, внизу, под облаками, расстилался океан. Ведь так и было задумано людьми, планировавшими операцию.

Кир Толкотт несколько удивился. Однако визуальный нижний обзор был из «СР-71» затруднен, не мог же он, в самом деле, откинуть колпак и, высунув шлем наружу, полюбоваться окрестностями? Скорее всего, скоростной напор убил бы его, несмотря на забрало. Кроме всего, подошло время задействовать бортовую аппаратуру. Работы хватало, не зря в экипаж должен был включаться разведчик-электронщик. Теперь стало не до эйфорического наслаждения богоподобностью — тумблеры, индикаторы, защитные колпачки кнопок, господи, сколько их было. Толкотт работал без всяких подсказок, извлекая вызубренные инструкции из памяти, как матрешки — одну за другой. И там, вокруг него, оживали десятки сложных удивительных приборов. До того бессмысленно парящий черный призрак «семьдесят первого» начинал обретать сущность своего существования. Он начинал впитывать окружающий радиофон, деля его на составляющие, раскладывая по полочкам.

Вот уже несколько дней их отряд двигался на север для воссоединения с освободительницей Китая — советско-монгольской конно-танковой ордой. Так как с механическим транспортом в отряде было худо, то есть автомобили с двигателями внутреннего сгорания отсутствовали начисто, пользовались верблюдо-лошадиной тягой, но в основном — собственными двумя. Луговому с Маниным еще повезло — поскольку они были люди новые и уважаемые, им не доверили нести дополнительную поклажу на своем родном горбу. А вообще носить на себе кучу всякой всячины было здесь так же привычно, как в других районах Земли дышать атмосферным воздухом. Львиную долю партизанского отряда составляли штатные носильщики, и по своей грузоподъемности и средней скорости движения они могли поспорить с хваленой монгольской лошадкой, доскакавшей во времена Батыя до Италии. Так что наши русские герои-инструкторы боролись с гиподинамией налегке, радостно впитывая в себя пыль, поднятую тысячами двуногих существ, движущихся по следу товарища.

Иногда навстречу попадались леса. Тогда отряд мгновенно превращался в большую армию очень крупных муравьев. Они рассыпались по окрестностям и продолжали ход несколькими параллельными колоннами. К сожалению, бойцы Новой четвертой армии не имели возможности перемещаться по нормальным дорогам, те все еще контролировались оккупационной армией Японии.

Для чего все совершалось? Им сообщили об этом по рации. За годы владычества в северном Китае Страны восходящего солнца Маньчжурия стала самой развитой в промышленном отношении территорией государства, поэтому те, кто владел севером, в перспективе должны были распространить влияние на всю Поднебесную. Сейчас, после сдачи с потрохами всей Квантунской группировки, целые провинции оказались бесхозными — у Красной Армии просто не хватало сил и даже комендантов, дабы взять под свою опеку раскинувшиеся вокруг просторы. Русско-монгольским частям срочно требовалось наступать далее, насколько могли еще позволить благоприятные обстоятельства, но ведь нельзя было освобожденную от ига промышленность оставлять просто так, под опеку несознательного крестьянства, недозрелого пролетариата или, того хуже, приспешников Чан Кайши. Вот именно поэтому вооруженным коммунистическим отрядам приказали срочно бросить позиции в среднем, менее цивилизованном Китае и занять маньчжурские заводы, фабрики, а главное — оприходовать с толком запасы трофейного японского вооружения. Красной армии передовой страны мира оно было на фиг не надо, своего было невпроворот, а главное, по сравнению с ее собственным, оно было донельзя устаревшим. Вот за этими нежданными-негаданными подарками и шли вперед бойцы Новой четвертой армии.