<1906–1908> Рыбалка * Вода за холодные серые дни в октябре На отмелях спала — прозрачная стала и чистая. В песке обнаженном оттиснулась лапка лучистая: Рыбалка сидела на утренней ранней заре. В болоте лесном, под высоким коричневым шпажником, Где цепкая тина с листвою купав сплетена, Все лето жила, тосковала о дружке она, О дружке, убитой заезжим охотником-бражником. Зарею она улетела на дальний Дунай — И горе забудет. Но жизнь дорожит и рыбалкою: Ей надо помучить кого-нибудь песенкой жалкою — И Груня жалкует, поет… Вспоминай, вспоминай! <1906–1908> Баба-Яга * Гулкий шум в лесу нагоняет сон — К ночи на море пал сырой туман. Окружен со всех с четырех сторон Темной осенью островок Буян. А еще темней — мой холодный сруб, Где ни вздуть огня, ни топить не смей, А в окно глядит только бурый дуб, Под которым смерть закопал Кощей. Я состарилась, изболелась вся — Десять сот годов берегу ларец! Будь огонь в светце — я б погрелася, Будь дрова в печи — похлебала б щец. Да огонь — в морях мореходу весть, Да на много верст слышен дым от лык… Черт тебе велел к черту в слуги лезть, Дура старая, неразумный шлык! <1906–1908> Дикарь * Над стремью скал — чернеющий орел. За стремью — синь, туманное поморье. Он как во сне к своей добыче шел На этом поднебесном плоскогорье. С отвесных скал летели вниз кусты, Но дерзость их безумца не страшила: Ему хотелось большей высоты — И бездна смерти бездну довершила. Ты знаешь, как глубоко в синеву Уходит гриф, ужаленный стрелою? И он напряг тугую тетиву — И зашумели крылья над скалою, И потонул в бездонном небе гриф, И кровь, звездой упавшую оттуда На берега, на известковый риф, Смыл океан волною изумруда. <1906–1908> Напутствие * «За погостом Скутари, за черным Кипарисовым лесом…» — «О мать! Страшно воздухом этим тлетворным Молодому дышать!» «Там шалаш, в шалаше — прокаженный…» «Пощади свежесть сердца!..» — «Склонись До земли и рукой обнаженной Гнойной язвы коснись». «Мать! Зачем? Разве душу и тело Я не отдал тебе?» — «Замолчи. Ты идешь на великое дело: Ждут тебя палачи. Тверже стали, орлиного когтя Безнадежное сердце. Склонись — И рукой, обнаженной до локтя, Смертной язвы коснись». <1906–1908>
Последние слезы * Изнемогла, в качалке задремала Под дачный смех. Синели небеса. Зажглась звезда. Потом свежее стало. Взошла луна — и смолкли голоса. Текла и млела в море полоса. Стекло балконной двери заблистало. И вот она проснулась и устало Поправила сухие волоса. Подумала. Полюбовалась далью. Взяла ручное зеркальце с окна — И зеркальце сверкнуло синей сталью. Ну да, виски белеют: седина. Бровь поднята, измучена печалью. Светло глядит холодная луна. <1906–1908> Рыбачка * — Кто там стучит? Не встану. Не открою Намокшей двери в хижине моей. Тревожна ночь осеннею порою — Рассвет еще тревожней и шумней. «Тебя пугает гул среди камней И скрежет мелкой гальки под горою?» — Нет, я больна. И свежестью сырою По одеялу дует из сеней. «Я буду ждать, когда угомонится От бури охмелевшая волна И станет блеклым золотом струиться Осенний день на лавку из окна». — Уйди! Я ночевала не одна. Он был смелей. Он моря не боится. <1906–1908> Вино * — На Яйле зазеленели буки, Покраснела стройная сосна: Отчего на севере, в разлуке Чувствует душа, что там весна? «В дни, когда на лозах виноградных Распуститься цвету суждено, В погребах, и темных и прохладных, Бродит золотистое вино». <1906–1908> Вдовец * Железный крюк скрипит над колыбелью, Луна глядит в окно на колыбель: Луна склоняет лик и по ущелью, Сквозь сумрак, тянет млечную кудель. В горах светло. На дальнем горном кряже, Весь на виду, чернеет скит армян. Но встанет мгла из этой бледной пряжи — Не разглядит засады караван. Пора, пора, — уж стекла запотели! Разбойник я… Да вот, на смену мне, Сам ангел сна подходит к колыбели, Чуть серебрясь при меркнущей луне. |
