<1903–1906> Атлант * …И долго, долго шли мы плоскогорьем, Меж диких скал — все выше, выше, к небу, По спутанным кустарникам, в тумане, То закрывавшем солнце, то, как дым, По ветру проносившемся пред нами — И вдруг обрыв, бездонное пространство И глубоко в пространстве — необъятный, Туманно восходящий к горизонту Своей воздушно-зыбкою равниной Лилово-синий южный Океан! И сатана спросил, остановившись: «Ты веришь ли в предания, в легенды?» Еще был март, и только что мы вышли На высший из утесов над обрывом, Навстречу нам пахнуло зимней бурей, И увидал я с горной высоты, Что пышность южных красок в Океане Ее дыханьем мглистым смягчена И что в горах, к востоку уходящих Излучиной хребтов своих, белеют, Сквозь тусклость отдаления, снега — Заоблачные царственные кряжи В холодных вечных саванах своих. И Дух спросил: «Ты веришь ли в Атланта?» Крепясь, стоял я на скале, а ветер Сорвать меня пытался, проносясь С звенящим завываньем в низкорослых, Измятых, искривленных бурей соснах, И доносил из глубины глухой Широкий шум — шум Вечности, протяжный Шум дальних волн… И, как орел, впервые Взмахнувший из родимого гнезда Над ширью Океана, был я счастлив И упоен твоею первозданной Непостижимой силою, Атлант! «О да, Титан, я верил, жадно верил». <1903–1906>
Золотой невод * Волна ушла — блестят, как золотые, На солнце валуны. Волна идет — как из стекла литые, Идут бугры волны. По ним скользит, колышется медуза, Живой морской цветок… Но вот волна изнемогла от груза И пала на песок, Зеркальной зыбью блещет и дробится, А солнце под водой По валунам скользит и шевелится, Как невод золотой. <1903–1906> Новоселье * Весна! темнеет над аулом, Свет фиолетовый мелькнул — И горный кряж стократным гулом Ответил на громовый гул. Весна! Справляя новоселье, Она веселый катит гром, И будит звучное ущелье, И сыплет с неба серебром. <1903–1906> Дагестан * Насторожись, стань крепче в стремена. В ущелье мрак, шумящие каскады. И до небес скалистые громады Встают в конце ущелья — как стена. Над их челом — далеких звезд алмазы. А на груди, в зловещей темноте, Лежит аул: дракон тысячеглазый Гнездится в высоте. <1903–1906> На обвале * Печальный берег! Сизые твердыни Гранитных стен до облака встают, А ниже — хаос каменный пустыни, Лавина щебня, дьявола приют. Но нищета смиренна. Одиноко Она ушла на берег — и к скале Прилипла сакля… Верный раб пророка Довольствуется малым на земле. И вот — жилье. Над хижиной убогой Дымок синеет… Прыгает коза… И со скалы, нависшей над дорогой, Блестят агатом детские глаза. <1903–1906> Айя-София * Светильники горели, непонятный Звучал язык, — великий шейх читал Святой Коран, — и купол необъятный В угрюмом мраке пропадал. Кривую саблю вскинув над толпою, Шейх поднял лик, закрыл глаза — и страх Царил в толпе, и мертвою, слепою Она лежала на коврах… А утром храм был светел. Все молчало В смиренной и священной тишине, И солнце ярко купол озаряло В непостижимой вышине. И голуби в нем, рея, ворковали, И с вышины, из каждого окна, Простор небес и воздух сладко звали К тебе, Любовь, к тебе, Весна! <1903–1906> К Востоку * Вот и скрылись, позабылись снежных гор чалмы. Зной пустыни, путь к востоку, мертвые холмы. Каменистый, красно-серый, мутный океан На восток уходит, в знойный, в голубой туман. И все жарче, шире веет из степей теплынь, И все суше, слаще пахнет горькая полынь. И холмы все безнадежней. Глина, роговик… День тут светел, бесконечен, вечер синь и дик. И едва стемнеет, смеркнет, где-то между скал, Как дитя, как джинн пустыни, плачется шакал, И на мягких крыльях совки трепетно парят, И на тусклом небе звезды сумрачно горят. |
