Отрывок («Старик с серьгой, морщинистый и бритый…») * Старик с серьгой, морщинистый и бритый, Из красной шерсти вязаный берет, Шлыком висящий на ухо сто лет, Опорки, точно старые копыта, Рост полтора аршина, гнутый стан, Взгляд исподлобья, зоркий и лукавый, — Мила мне глушь сицилиан, Патриархальные их нравы. Вот темный вечер, буря, дождь, а он Бредет один, с холодным ветром споря, На дальний мол, под хмурый небосклон, К необозримой черни моря. Слежу за ним, и странная тоска Томит меня: я мучаюсь мечтами, Я думаю о прошлом старика, О хижинах под этими хребтами, В скалистой древней гавани, куда Я занесен, быть может, навсегда… Портрет («Бродя по залам, чистым и пустым…») *
Бродя по залам, чистым и пустым, Спокойно озаренным бледным светом, Кто пред твоим блистающим портретом Замедлит шаг? Кто будет золотым Восхищен сном, ниспосланным судьбою В жизнь давнюю, прожитую тобою? — Кто б ни был он, познаешь ты, поэт, С грядущим другом радость единенья В стране, где нет ни горести, ни тленья, А лишь нерукотворный твой Портрет! «Уж ветер шарит по полю пустому…» * Уж ветер шарит по полю пустому, Уж завернули холода, И как отрадно на сердце, когда Идешь к своей усадьбе, к дому, В студеный солнечный закат. А струны телеграфные <гудят> В лазури водянистой, и рядами На них молоденькие ласточки сидят. Меж тем как тучи дикими хребтами Зимою с севера грозят! Как хорошо помедлить на пороге Под этим солнцем, уж скупым,— И улыбнуться радостям былым Без сожаленья и тревоги! «В полуденных морях, далеко от земли…» * В полуденных морях, далеко от земли, Водил господь мое ветрило — И на лицо мое могильной тьмой легли Лучи палящего светила. Три четверти луны — как паутина, А четверть — рог, блестящий, золотой Небесный желудь! Тот колокол, что пел в родной долине, Когда луна всходила из-за гор. Душа, по старине, еще надежд полна, Но только прошлое ей мило — И мнится: лишь для тех ей жизнь была дана, Кого она похоронила. Полный колос долу клонится, Полый колос недвижим. «Высокие нездешние цветы…» * Высокие нездешние цветы В густой траве росли на тех могилах, И небеса в бесчисленных светилах На них смотрели с высоты. И дивная Венера, как луна, Нам бледно озаряла руки, лица — И моря гробовая плащаница Была черна, недвижна и черна. «Сохнут, жарко сохнут травы…» * Сохнут, жарко сохнут травы, Над полдневными горами, Над сиреневым их кряжем Встало облако колонной — И, курясь, виясь, уходит К ослепляющему небу. В тень прозрачную маслины Блик горячий и зеркальный Льется с моря и играет По сухим, колючим травам. «Где ты, угасшее светило?…» * Где ты, угасшее светило? Ты закатилось за поля, Тебя сокрыла, поглотила Немая, черная земля. Но чем ты глубже утопаешь В ее ночную глубину, Тем все светлее наливаешь Сияньем бледную Луну. Прости. Приемлю указанье Покорным быть земной судьбе, — И это горное сиянье — Воспоминанье о тебе. «Ночью, в темном саду, постоял вдалеке…» * Ночью, в темном саду, постоял вдалеке, Посмотрел в мезонин освещенный: Вот ушла… вот вернулась — уже налегке И с косой на плече, заплетенной. «Вспомни прежнее! Вспомни, как тут…» Не спеша, лишь собой занятая, Потушила огонь… И поют, И поют соловьи, изнывая. Темен дом, полночь в тихом саду. Помолись под небесною бездной, На заветную глядя звезду В белой россыпи звездной. 16. X.38 «Ты жила в тишине и покое…» * Ты жила в тишине и покое. По старинке желтели обои, Мелом низкий белел потолок, И глядело окно на восток. Зимним утром, лишь солнце всходило, У тебя уже весело было: Свет горячий слепит на полу, Печка жарко пылает в углу. Книги в шкапе стояли, в порядке На конторке лежали тетрадки, На столе сладко пахли цветы… «Счастье жалкое!» — думала ты. |
