1902 «Когда вдоль корабля, качаясь, вьется пена…» * Когда вдоль корабля, качаясь, вьется пена И небо меж снастей синеет в вышине, Люблю твой бледный лик, печальная Селена, Твой безнадежный взор, сопутствующий мне. Люблю под шорох волн рыбацкие напевы, И свежесть от воды — ночные вздохи волн, И созданный мечтой, манящий образ девы, И мой бесцельный путь, мой одинокий челн. 1902
«Если б вы и сошлись, если б вы и смирилися…» * Если б вы и сошлись, если б вы и смирилися,— Уж не той она будет, не той! Кто вернет тот закат, как навек вы простилися, Темный взор, засиявший слезой? Дни бегут — и теперь от былого осталися Только думы о том, чего нет, Лишь цветы, что цвели в день, когда вы венчалися, Да поблекший портрет! 1902 «Крест в долине при дороге…» * Крест в долине при дороге, А на нем, на ржавых копьях У подножия распятья, Из степных цветов венок… Как был ясен южный вечер! Как любил я вечерами Уходить в простор долины, К одинокому кресту! Тяжело в те дни мне было. Я был молод, я навеки С тем, кому я отдал душу, Расставался в эти дни. Чья же грусть мою смиряла? Кто, задумчивый и кроткий, Сплел в долине при дороге Из степных цветов венок? За широкою долиной, В балках, даль полей синела, Южный августовский вечер Был спокоен, тих и ясен, А в долине кто-то пел. И звала меня, томила Даль полей, что поздним летом Так прекрасна и бесстрастна, Так безлюдна и грустна. 1902 «Как все спокойно и как все открыто!..» * Как все спокойно и как все открыто! Как на земле стало тихо и бедно! Сад осыпается, — все в нем забыто, Небо велико и холодно-бледно… Небо далекое, не ты ли, немое, Меня пугаешь своим простором? Здесь, в этой бедности, где все родное, Встречу я осень радостным взором. Еще рассеян огонь листопада, И редкие краски ласково-ярки; Еще синицы свищут из сада, И как им тихо в забытом парке! И только ночью, когда бушует Осенний ветер, все чуждо снова… И одинокое сердце тоскует: О, если бы близость сердца родного! 1902 Бродяги * На позабытом тракте к Оренбургу, В бесплодной и холмистой котловине Большой, глухой дороги на восток, Стоит в лугу холщовая кибитка И бродит кляча в путах. Ни души Нет на лугу, — цыган в кибитке дремлет, И девочка-подросток у дороги Сидит себе одна и равнодушно, С привычной скукой, смотрит на закат: На солнце, уходящее за пашню, На блеск лучей над темным косогором. Наморщив лоб от ветра, вся в лохмотьях, Она следит в безлюдье за холодным, Печальным солнцем, тенью от холма И алой пылью, веющей с дороги Из-под копыт кобылы, — то молчит, То будто грезит, — что-то напевает… Какая глушь! Какая скудость жизни! Какие заунывные напевы! Вот вечереет, солнце в тучку село, Темнеет в котловине, ветер дует, И ночь идет… Пошли господь бродягам Не думать днем и не слыхать, как ночью Шатается в сухом бурьяне ветер И что-то шепчет, словно в забытьи! Спи под кибиткой, девочка! Проснешься — Буди отца больного, запрягай — И снова в путь… А для чего, — кто скажет? Жизнь, как могила в поле, молчалива. 1902 Эпитафия («Я девушкой, невестой умерла…») * Я девушкой, невестой умерла. Он говорил, что я была прекрасна, Но о любви я лишь мечтала страстно,— Я краткими надеждами жила. В апрельский день я от людей ушла, Ушла навек покорно и безгласно — И все ж была я в жизни не напрасно: Я для его любви не умерла. Здесь, в тишине кладбищенской аллеи, Где только ветер веет в полусне, Все говорит о счастье и весне. Сонет любви на старом мавзолее Звучит бессмертной грустью обо мне, А небеса синеют вдоль аллеи. 1902 Зимний день в Оберланде * Лазурным пламенем сияют небеса… Как ясен зимний день, как восхищают взоры В безбрежной высоте изваянные горы, — Титанов снеговых полярная краса! На скатах их, как сеть, чернеются леса, И белые поля сквозят в ее узоры, А выше, точно рать, бредет на косогоры Темно-зеленых пихт и елей полоса. Зовет их горний мир, зовут снегов пустыни, И тянет к ним уйти, — быть вольным, как дикарь, И целый день дышать морозом на вершине. Уйти и чувствовать, что ты — пигмей и царь, Что над тобой, как храм, воздвигся купол синий И блещет Зильбергорн, как ледяной алтарь! |
