20. VIII.08 Имру-Уль-Кайс * Ушли с рассветом. Опустели Песчаные бугры. Полз синий дым. И угли кровью рдели Там, где вчера чернели их шатры. Я слез с седла — и пряный запах дыма Меня обвеял теплотой. При блеске солнца был невыразимо Красив огонь прозрачно-золотой. Долина серая, нагая, Как пах осла. В колодце гниль и грязь. Из-за бугров моря текут, сверкая И мутно серебрясь. Но тут семь дней жила моя подруга: Я сел на холм, где был ее намет, Тут ветер дует с севера и юга — Он милый след не заметет. Ночь тишиной и мраком истомила. Когда конец? Ночь, как верблюд, легла и отдалила От головы крестец. Песок остыл. Холодный, безответный, Скользит в руке, как змей. Горит, играет перстень самоцветный — Звезда любви моей. 21. VIII.08 «Открыты окна. В белой мастерской…» * Открыты окна. В белой мастерской Следы отъезда: сор, клочки конверта. В углу стоит прямой скелет мольберта. Из окон тянет свежестью морской. Дни все светлей, все тише, золотистей — И ни полям, ни морю нет конца. С корявой, старой груши у крыльца Спадают розовые листья. 28. VIII.08 Художник * Хрустя по серой гальке, он прошел Покатый сад, взглянул по водоемам, Сел на скамью… За новым белым домом Хребет Яйлы и близок и тяжел. Томясь от зноя, грифельный журавль Стоит в кусте. Опущена косица, Нога — как трость… Он говорит: «Что, птица? Недурно бы на Волгу, в Ярославль!» Он, улыбаясь, думает о том, Как будут выносить его — как сизы На жарком солнце траурные ризы, Как желт огонь, как бел на синем дом. «С крыльца с кадилом сходит толстый поп, Выводит хор… Журавль, пугаясь хора, Защелкает, взовьется от забора — И ну плясать и стукать клювом в гроб!» В груди першит. С шоссе несется пыль, Горячая, особенно сухая. Он снял пенсне и думает, перхая: «Да-с, водевиль… Все прочее есть гиль». 1908 Отчаяние * …И нового порфирой облекли И назвали владыкою Ирана. Нож отняли у прежнего тирана, Но с робостью, с поклоном до земли. В Испании — рев варварского стана, Там с грязью мозг копытами толкли… Кровоточит зияющая рана В боку Христа. — Ей, господи, внемли! Я плакал в злобе; плакал от позора, От скорби — и надежды: я года Молчал в тоске бессилья и стыда. Но я так жадно верил: скоро, скоро! Теперь лишь стоны слышны. В эти дни Звучит лишь стон… Лама савахфани? 1908 «В полях сухие стебли кукурузы…» * В полях сухие стебли кукурузы. Следы колес и блеклая ботва. В холодном море — бледные медузы И красная подводная трава. Поля и осень. Море и нагие Обрывы скал. Вот ночь, и мы идем На темный берег. В море — летаргия Во-всем великом таинстве своем. «Ты видишь воду?» — «Вижу только ртутный Туманный блеск…» Ни неба, ни земли. Лишь звездный блеск висит под нами — в мутной Бездонно-фосфорической пыли. <1908> Трон Соломона * На письмена исчезнувших народов Похожи руны Времени — значки Вдоль старых стен и полутемных сводов, Где завелись точильщики-жучки. Царь Соломон повелевал ветрами, Был маг, мудрец. «Недаром сеял я, — Сказал господь. — Какими же дарами Венчать тебя, царь, маг и судия?» «Сев славных дел венчает солнце славы, — Ответил царь. — Вот гении пустынь Покорны мне. Но гении лукавы, Они не чтут ни долга, ни святынь. Трон Мудрости я им велел построить, Но я умру — и, бросив труд, в Геджас Уйдут они. Ты мог мне жизнь устроить: Сокрой от них моей кончины час». «Да будет так», — сказал господь. И годы Текли в труде. И был окончен трон: Из яшмы древней царственной породы, Из белой яшмы был изваян он. Под троном львы, над троном кондор горный, На троне — царь. И ты сокрыл, творец, Что на копье склоняется в упорной, Глубокой думе — высохший мертвец. Но рухнет он! Древко копья из кедра, Оно — как сталь. Но уж стучат жучки! Стучат, стучат — и рассыпают щедро Зловещие, могильные значки. |
