33 Зачем всю дрянь к наставнику я вез? Но лишь вошел, он крикнул мне: «Что с вами?» Я объяснил как мог, повеся нос, И вдруг, как мальчик, залился слезами. Меня он обнял и почти донес До кресла. Сам он с влажными глазами И с кроткой речью, полною любви, Стал унимать рыдания мои. 34
«Спасти ее!» — я только мог твердить. «Спасти-то нужно вас, — расстроить эту Безумную попытку. Заложить Немедленно я прикажу карету… Инспектора вас в карцер посадить Я попрошу на месяц по секрету. Когда своей не жаль вам головы, То хоть ее-то не губите вы». 35 Давно стою, волнуясь, на часах, И смотрит ярко месяц с тверди синей, Спит монастырский двор в его лучах, С церковных крыш блестит колючий иней. Удастся ли ей вырваться-то? Ах! И олуха такого быть рабыней! На колокольне ровно восемь бьет; Вот заскрипел слегка снежок… Идет! 36 Откинула покров она с чела, И месяц светом лик ей обдал чистый. Уже моих колен ее пола Касается своей волной пушистой, И на плечо ко мне она легла, И разом круг объял меня душистый: И молодость, и дрожь, и красота, И в поцелуе замерли уста. 37 И я ворвался в этот мир цветов, Волшебный мир живых благоуханий, Горячих слез и уст, речей без слов, Мир счастия и пылких упований, Где как во сне таинственный покров От нас скрывает всю юдоль терзаний. Нельзя душой и блекнуть и цвести, — Я в этот миг не мог сказать «прости». 38 А вам не жаль? Чего? — спросить бы надо: Что был я глуп, или что стал умней? Какая же за это мне награда? Бывало, точно, и не спишь ночей, Но сладок был и самый кубок яда; Зато теперь чем дальше, тем горчей: Всё те же рельсы и машина та же, И мчит тебя, как чемодан в багаже. 39 Дня через два хозяйка за столом Вдруг говорит: «А наши молодые Уехали — и старики вдвоем Остались. Он сказал, что там большие В деревне хлопоты у них. Кругом Падеж скота, и есть дела другие. А вы чем сыты, молодой народ, Что капельки вы не берете в рот?» 40 Затем, — затем настал конец. А вы Простите, если сказка надоела. Я скоро сам уехал из Москвы, И мне писали: Лиза овдовела. Поздней искал я милостей вдовы, Но свидеться она не захотела. Болтали — там… какой-то генерал… А может быть, кто говорил — соврал. 1884 Стихотворные переводы С китайского Тень Башня лежит, Все уступы сочтешь. Только ту башню Ничем не сметешь. Солнце ее Не успеет угнать, — Смотришь, луна Положила опять. 1856 Из Саади «Обремененный славой мира…» Обремененный славой мира, Сравняйся с смоквою полей; Она тем ниже гнется долу, Чем смокв обильнее на ней. (1847) Подражание восточным стихотворцам Вселенной целой потеряв владенье, Ты не крушись о том: оно ничто. Стяжав вселенной целой поклоненье, Не радуйся ему: оно ничто. Минутно наслажденье и мученье, Пройди ты мимо мира: он ничто. (1865) Из Гафиза «Звезда полуночи дугой золотою скатилась…» Звезда полуночи дугой золотою скатилась, На лоно земное с его суетою скатилась. Цветы там она увидала и травы долины И радостной их и живой пестротою пленилась. Она услыхала звонки говорливые стада И мелких серебряных звуков игрою пленилась. Коня увидала она, проскакавшего в поле, И лошади статной летучей красою пленилась. И мирными кровами хижин она и деревьев, И даже убогой гнилушкой лесною пленилась. И, всё полюбя, уж на небо она не просилась — И рада была, что ночною порою скатилась. (1859) «О, если бы озером был я ночным…» О, если бы озером был я ночным, А ты луною, по нем плывущей! О, если б потоком я был луговым, А ты былинкой, над ним растущей! О, если бы розовым был я кустом, А ты бы розой, на нем растущей! О, если бы сладостным был я зерном, А ты бы птичкой, его клюющей! (1859)
«Мы, Шемзеддин, со чадами своими…» Мы, Шемзеддин, со чадами своими, Мы, шейх Гафиз и все его монахи, — Особенный и странный мы народ. Удручены и вечных жалоб полны, Без устали ярмо свое влача, Роняя перлы из очей горячих, — Мы веселы и ясны, как свеча. Подобно ей мы таем, исчезаем, И, как она, улыбкой счастья светим. Пронизаны кинжалами ресниц Жестоких, вечно требующих крови, Мы только в этих муках и живем, В греховном мире вечно утопая, С раскаяньем нисколько не знакомы, А между тем, свободные от злого, Мы вечно дети света, а не тьмы — И тем толпе вполне непостижимы. Она людей трех видов только знает; Ханжу, во-первых, варвара тупого, Фанатика, с его душою мрачной, А во-вторых — развратника без сердца, Ничтожного, сухого эгоиста, И, наконец, — обычной колеей Бредущего; но для людей, как мы, Ей не найти понятья и названья. |
