«А счастье было, — говорил поэт, —

Возможно так и близко». Ты ответил

Ему едва заметным вздохом. Нет!

Нет, никогда твой взор так не был светел.

И по щеке у Вари свежий след

Слезы прошел. Но ты — ты не заметил…

Да! счастья было в этот миг так много,

Что страшно больше и просить у бога.

С какой тоской боролась жизнь моя

Со дня разлуки — от тебя не скрою.

Перед кончиной лишь узнала я,

Как нежно ты любим моей сестрою.

В безвестной грусти слезы затая,

Она томится робкою душою.

Но час настал. Ее ты скоро встретишь —

И в этот раз, поверь, уже заметишь.

А этого, — и нежный звук речей,

Я слышу, перешел в оттенок строгий, —

Хоть собственную душу пожалей

И грешного сокровища не трогай,

Уйди от них — и не забудь: смелей

Ступай вперед открытою дорогой.

Прощай, прощай! — И вкруг моей постели

Опять толпой запрыгали, запели.

Проворно каждый подбежит и мне

Трескучих звезд в лицо пригоршню бросит.

Как мелкий иней светятся оне,

Колеблются — и ветер их разносит.

Но бросят горсть — и я опять в огне,

И нет конца, никто их не упросит.

Шумят, хохочут, едкой злобы полны,

И зашатались сами, словно волны.

Вот приутихли. Но во мглу понес

Челнок меня, и стала мучить качка.

И вижу я: с любовью лижет нос

Мне белая какая-то собачка.

Уж тут не помню. Утро занялось,

И говорят, что у меня горячка

Была дней шесть. Оправившись помалу,

Я съехал — и чертям оставил залу.

Близ рощи, на пригорке серый дом,

В полуверсте от речки судоходной,

Стоит лет сорок. Нынче пустырем

Он стал смотреть, угрюмый и негодный.

Срубили рощу на дрова кругом,

Не находя ее статьей доходной;

По трубам галки, ласточки в окошках,

И лопухи на английских дорожках.

Семь крыш, одна причудливей другой,

Вам говорят про барские затеи.

Дом этот прежде флигель был простой:

Понадобились залы, галереи,

И в девичью стал нужен вход другой, —

Не обошлось и без оранжереи:

Однако вкус был, на манер столичный,

Во всём фасаде сохранен отличный.

Помещик Русов не любил дремать.

Служил в гусарах, ротмистра дождался,

Женился по любви лет в сорок пять

И всей душой к хозяйству привязался:

Стал горы рыть, пошел пруды копать,

На мельницы, на риги разорялся;

Всем уяснил значение капусты, —

У самого ж карманы стали пусты.

В полях с утра до вечера верхом.

Никто не смел в лесу сорвать ореха.

Сам полевым он хвастался конем.

Уже, бывало, не пройдет огреха:

На рыхлой пашне ткнется, и хлыстом

Не перегонишь — и пошла потеха:

«Чей это клин?» Приводят на расправу

Виновного и угостят на славу.

А всё ты мил мне, старый, ветхий дом,

С твоею кровлей, странной, кособокой.

Так иногда над полусгнившим пнем

Припоминал я осенью глубокой

Весенний вечер, прожитой вдвоем

Под грустный вопль кукушки одинокой,

Припоминал несбыточные грезы —

И на глазах навертывались слезы.

Почти три года с той поры прошло,

Как Русов наш женился на Наташе.

Не знаю, что с ума ее свело

В восьмнадцать лет. Тут дело уж не наше.

Ее невольно к Русову влекло;

Для ней он был умнее всех и краше.

Ей Ваня дорог с головы до пяток, —

А Ване скоро на шестой десяток.

Как Русов горд и свеж! Считать лета —

Ребячество смешное, даже детство.

В мужчине воля — лучшая черта,

У избранных семейное наследство.

«Да, Русовы — счастливая чета» —

Так в первый год решило всё соседство.

Стал изредка он дома как-то скучен, —

Но сплин с семейным бытом неразлучен.

Тот понял жизнь с превратной стороны

И собственное горе приумножит,

Кто требует всей жизни от жены,

А сам ничем пожертвовать не может.

Мы, без любви, любовью стеснены;

Чужой порыв холодного тревожит.

Всё станет жертвой: слышать друга, видеть, —

И сердце начинает ненавидеть.

Наташа смутным чувством поняла,

Что мужнин глаз судья ей беспристрастный.

У старика отца она была

В дому хозяйкой полной, самовластной.

Как май тиха, как птичка весела,

Она отца душой любила страстной.

Больной старик не мог быть равнодушен

И, как дитя, во всём ей был послушен.

В одном лишь с ней он мнений разных был

И утверждал, что Русов ей не пара.

Как он сердился, как ее молил

Не выходить за бойкого гусара!

Ей он, конечно, этот шаг простил

Но сам, бедняк, не перенес удара

И скоро умер. Горькая утрата!

Но Натали послало небо брата.