1842 «Друг мой, бессильны слова, — одни поцелуи всесильны…» Друг мой, бессильны слова, — одни поцелуи всесильны… Правда, в записках твоих весело мне наблюдать, Как прилив и отлив мыслей и чувства мешают Ручке твоей поверять то и другое листку; Правда, и сам я пишу стихи, покоряясь богине, — Много и рифм у меня, много размеров живых… Но меж ними люблю я рифмы взаимных лобзаний, С нежной цезурою уст, с вольным размером любви. 1842
«Ночью как-то вольнее дышать мне…» Ночью как-то вольнее дышать мне, Как-то просторней… Даже в столице не тесно! Окна растворишь: Тихо и чутко Плывет прохладительный воздух. А небо? А месяц? О, этот месяц-волшебник! Как будто бы кровли Покрыты зеркальным стеклом, Шпили и кресты — бриллианты; А там, за луной, небосклон Чем дальше — светлей и прозрачней. Смотришь — и дышишь, И слышишь дыханье свое, И бой отдаленных часов, Да крик часового, Да изредка стук колеса Или пение вестника утра. Вместе с зарею и сон налетает на вежды, Светел, как призрак. Голову клонит, — а жаль от окна оторваться! 1842 «Рад я дождю… От него тучнеет мягкое поле…» Рад я дождю… От него тучнеет мягкое поле, Лист зеленеет на ветке и воздух становится чище; Зелени запах одну за одной из ульев многошумных Пчел вызывает. Но что для меня еще лучше, Это — когда он ее на дороге ко мне орошает! Мокрые волосы, гладко к челу прилегая, Так и сияют у ней, — а губки и бледные ручки Так холодны, что нельзя не согреть их своими устами Но нестерпим ты мне ночью бессонною, Плювий Юпитер! Лучше согласен я крыс и мышей в моей комнате слушать, Лучше колеса пускай гремят непрестанно у окон, Чем этот шум и удары глупых, бессмысленных капель; Точно как будто бы птиц проклятое стадо Сотнями ног и носов терзают железную кровлю. Юпитер Плювий, помилуй! Расти сколько хочешь цветов ты Для прекрасной и лавров юных на кудри поэта, Только помилуй — не бей по ночам мне в железную кровлю! 1842 «Слышишь ли ты, как шумит вверху угловатое стадо?…» Слышишь ли ты, как шумит вверху угловатое стадо? С криком летят через дом к теплым полям журавли, Желтые листья шумят, в березнике свищет синица. Ты говоришь, что опять теплой дождемся весны… Друг мой! могу ль при тебе дожидаться блаженства в грядущем? Разве зимой у тебя меньше ланиты цветут?.. В зеркале часто себя ты видишь, с детской улыбкой Свой поправляя венок; так разреши мне сама, Где у тебя на лице более жизни и страсти: Вешним ли утром в саду, в полном сияньи зари, Иль у огня моего, когда я боюсь, чтобы искра, С треском прыгнув, не сожгла ножки-малютки твоей? 1842 «Каждое чувство бывает понятней мне ночью, и каждый…» Каждое чувство бывает понятней мне ночью, и каждый Образ пугливо-немой дольше трепещет во мгле; Самые звуки доступней, даже когда, неподвижен, Книгу держу я в руках, сам пробегая в уме Всё невозможно-возможное, странно-бывалое… Лампа Томно у ложа горит, месяц смеется в окно, А в отдалении колокол вдруг запоет — и тихонько В комнату звуки плывут; я предаюсь им вполне. Сердце в них находило всегда какую-то влагу Точно как будто росой ночи омыты они. Звук всё тот же поет, но с каждым порывом иначе: То в нем меди тугой более, то серебра. Странно, что ухо в ту пору, как будто не слушая, слышит; В мыслях иное совсем, думы — волна за волной… А между тем еще глубже сокрытая сила объемлет Лампу, и звуки, и ночь, их сочетавши в одно. Так между влажно-махровых цветов снотворного маку Полночь роняет порой тайные сны наяву. 1843 «Летний вечер тих и ясен…» Летний вечер тих и ясен; Посмотри, как дремлют ивы; Запад неба бледно-красен, И реки блестят извивы. От вершин скользя к вершинам, Ветр ползет лесною высью. Слышишь ржанье по долинам? То табун несется рысью. 1847 «Любо мне в комнате ночью стоять у окошка в потемках…» Любо мне в комнате ночью стоять у окошка в потемках, Если луна с высоты прямо глядит на меня И, проникая стекло, нарисует квадраты лучами По полу, комнату всю дымом прозрачным поя, А за окошком в саду, между листьев сирени и липы, Черные группы деля, зыбким проходит лучом Между ветвями — и вниз ее золоченые стрелы Ярким стремятся дождем, иль одинокий листок Лунному свету мешает рассыпаться по земи, сам же, Светом осыпанный весь, черен дрожит на тени. Я восклицаю: блажен, трижды блажен, о Диана, Кто всемогущей судьбой в тайны твои посвящен! 1847
«Шепот, робкое дыханье…» Шепот, робкое дыханье, Трели соловья, Серебро и колыханье Сонного ручья, Свет ночной, ночные тени, Тени без конца, Ряд волшебных изменений Милого лица, В дымных тучках пурпур розы, Отблеск янтаря, И лобзания, и слезы, И заря, заря!.. |
