— Но ведь у нас с тобой все хорошо, правда? — нетерпеливо перебил Макмиллан.

— Да, конечно. — Голос Дженет звучал с прежней теплотой. — Скажи, Росс, ты никогда не думал о детях?

— Думал, разумеется, но, по-моему, нам некуда спешить. — Очевидно, вопрос жены вызван желанием противопоставить непредсказуемости жизни нечто вечное и постоянное. Но при чем тут дети? Ведь у нее уже есть его любовь.

— Верно. Спешить некуда. И все же... — Помолчав, Дженет упрямо вернулась к прежней теме: — Ты хочешь иметь детей?

— Я хочу только тебя, а ты торчишь неизвестно где. Так что через пять минут я выезжаю и надеюсь...

— Погоди. Ты наверняка собирался поработать с партитурой, да и я устала. Мне надо хорошенько отдохнуть.

— Но, Дженет...

— Нет, правда. Я переночую здесь, а завтра утром приеду. Ты еще проснуться не успеешь.

— С тобой правда все в порядке?

— Ну конечно! Просто впала в меланхолию. Со мной такое случается. К утру пройдет.

— Ну если ты настаиваешь...

— Да ведь ты уже одним глазом косишь в партитуру. Угадала? — съехидничала она.

— Ты хорошо меня изучила.

— Ну все, до завтра. Спокойной ночи, дорогой.

— Спокойной ночи, родная, — отозвался Росс, чувствуя, что заснуть ему вряд ли удастся. С Дженет явно что-то творится. Но что?

Дженет закрыла глаза, мысленно восстанавливая события прошедшего дня. Встреча с Лесли порядком опечалила ее. Да и новости о Марке, в сущности хорошие, вызвали в душе Дженет тоску по прежним временам. Но все же не это заставило ее примчаться в коттедж. Ей хотелось обдумать то, что касалось непосредственно ее.

В десять утра она позвонила врачу, чтобы узнать результаты сданных накануне анализов. Врач подтвердил то, что Дженет знала и так, знала уже три месяца. У нее будет ребенок.

Никаких внешних признаков — тошноты по утрам, припухших губ и тому подобного — пока не наблюдалось. И все же Дженет поняла, что забеременела, в ту самую минуту, когда в ней поселился крошечный комочек новой жизни. Она ощущала его присутствие как часть самой себя. Каким он вырастет, ее будущий ребенок? Ей бы хотелось, чтобы он был счастлив. Но как этого добиться? Хватит ли материнской любви, чтобы уберечь дорогое существо от страданий и боли?

Что, если это будет девочка, похожая на Лесли, доверчивое, бесхитростное создание с любящим сердцем? Сумеет ли она помочь своей дочери, если ее мечты, как и мечты Лесли, безжалостно растопчет грубая действительность?

Или родится мальчик вроде Марка, который решит, что обязан всегда и во всем быть самым лучшим. Выдержит ли он это давление или сломается, как чуть не сломался ее бывший муж, под невыносимой тяжестью своих и чужих надежд?

Дженет вздохнула. «Малыш мой милый, я сделаю все, чтобы ты был счастлив. Я отдам тебе свою любовь. Хотя ты и так это знаешь, ведь ты — это часть меня».

Но как быть с Россом? «Я хочу только тебя», — сказал он. Пошутил? Или в самом деле считает, что с детьми можно подождать? Почему она промолчала? Почему не сказала ему правду?

«Я должна все рассказать Россу, — с этой мыслью Дженет решительно поднялась с дивана. — Причем немедленно».

Макмиллан появился на побережье, когда уже стемнело. Не обнаружив в гараже машины Дженет, он объехал вокруг дома. Никого. Он вернулся в коттедж и решил подождать.

«Куда она запропастилась?» — недоумевал он. Беспокойство, охватившее его в тот момент, когда он, закончив разговор с Дженет, повесил трубку, и заставившее сломя голову примчаться в коттедж, с каждой минутой нарастало. Где она может быть?

Час спустя раздался звонок. Макмиллан бросился к телефону.

— Алло!

— Росс, — донесся до него тихий, нежный, любящий голос жены.

— Откуда ты звонишь? — спросил он, начиная догадываться. — Ты что, в городе?

— Ну да. Тебе это не напоминает «Дары волхвов»[4]? — По тону Дженет Росс понял, что она улыбается.

— Напоминает отчасти, тем более что результат примерно тот же — ты там, а я здесь. Впрочем, это не важно. Главное, что мы любим друг друга. Что бы с нами ни происходило, первый наш порыв — быть вместе, — убежденно проговорил Макмиллан, радуясь тому, что с женой ничего не случилось.

— Я люблю тебя, — сказала она и подумала: «Приезжай скорее. Мне нужно кое-что тебе сказать».

— Я тоже. Никуда не уходи — через два часа я буду у тебя, — скороговоркой выпалил Росс. Усталости он не чувствовал. Его переполняло счастье. — А поскольку ты там не совсем одна...

— О Боже! — ахнула Дженет. — Как ты догадался?

— Я прав?

— Да. Ты не против?

— Конечно, нет, родная. Я люблю вас. Обоих.

— Ты правда не возражаешь? — в который раз спросил Марк.

— Ну конечно. И ты сам это знаешь, — с готовностью подтвердила Кэтлин.

Разговор происходил в субботу, 7 мая. Накануне, в пятницу, Тейлоры получили письмо, в котором сообщалось, что Марк принят на факультет английской словесности Гарвардского университета. В течение трех месяцев он посещал семинары по английской литературе в качестве вольнослушателя. Кэтлин с радостью отмечала, как тревоги и сомнения относительно того, правильно ли он поступил, бросив медицину, сменялись радостью. Новая жизнь воодушевляла Марка. Он был полон энтузиазма. Единственное, что его беспокоило, — как Кэтлин отнесется к этой новости. Ведь письмо означает, что им придется остаться в Бостоне...

Разумеется, она не возражала. Если не считать досадной мелочи — пугающего, непонятного эпилога, который постоянно присутствовал в ее мыслях, — прошедшие несколько месяцев стали самыми счастливыми в ее жизни. Они с мужем словно заново влюбились друг в друга, вернее, полюбили глубже, сильнее, увереннее, потому что с недавнего времени мечты Марка начали приобретать реальные очертания.

— Ты понимаешь, что нам придется еще на три года задержаться в Бостоне? — не отступал Тейлор.

Они лежали в постели. Провести утро, нежась в объятиях любимого человека, — роскошь, обладательницей которой Кэтлин стала лишь недавно и к которой пока не успела привыкнуть.

— Вот и прекрасно! — с энтузиазмом откликнулась она. — Обещаю за первый же год научиться водить машину даже в снегопад. Кстати, у меня к тебе просьба — отвечая на письмо, поставь условие: на лекции ты будешь приходить не раньше двенадцати.

— Первый раз слышу, чтобы условия ставил студент, а не университетское начальство! — рассмеялся Марк. — И что прикажешь делать до полудня?

— До полудня ты будешь заниматься со мной любовью, — мечтательно проговорила Кэтлин. — А для убедительности намекни своим профессорам, что без моих поцелуев Шекспир не пойдет тебе на ум.

— Я скажу им, что ты моя муза. Тем более что это так и есть.

— Знаешь, чего еще мне хочется? — Кэтлин обернулась к мужу. Ее фиалковые глаза стали серьезными. — Не догадываешься?

— Чего уж тут догадываться! По-моему, именно этим мы и занимались пятнадцать минут назад, — не уловив ее настроения, отшутился Марк.

Кэтлин заколебалась. Может, не стоит говорить об этом сейчас? Все так прекрасно...

— В чем дело? — озабоченно спросил он, удивленный тем, что жена вдруг помрачнела.

— Я хочу, чтобы ты научился плавать, — собравшись с духом, выпалила она.

Марк нахмурился. Какая досада, что этот проклятый эпилог попался ей на глаза!

— Понимаешь, я писал его для себя. Мне нужно было обдумать все, учесть все возможности.

— Знаю, — кивнула она.

— Теперь я счастлив. Ничего подобного я в жизни не испытывал, даже не предполагал, что такое возможно. Разве ты не видишь?

— Вижу, — снова кивнула она. — Но...

— Но все-таки будет лучше, если я научусь плавать, — перебил он, чмокая ее в кончик носа.

Кэтлин обольстительно улыбнулась.

— Ты не забыл, что в следующем месяце мы уезжаем на Мартинику? Представляешь, как будет здорово заниматься любовью прямо в воде!