— То есть вдобавок к раку груди и отсутствию костного мозга у нее идет процесс автоиммунизации?

— Ну да.

— Возможно, опухоль выделяет некое вещество, которое подавляет костный мозг и создает собственные антитела, — задумчиво предположила Лесли.

Доктор Сэмюэлс с интересом посмотрел на нее. Он уже слышал от коллег о новой стажерке, о том, какой она приятный человек и знающий специалист. Но работать вместе им еще не доводилось. Конечно, он и раньше обращал на нее внимание. Да и как было не заметить миловидное личико, обрамленное каштановыми кудряшками, блестящие сапфировые глаза и роскошную фигуру, к сожалению, скрытую под белым халатом? Но главное — улыбка. Иногда она была усталой, иногда еле заметной, но улыбалась Лесли всегда.

Старые сотрудники больницы заметили новенькую сразу и принялись судачить: кто она? где бывает после работы? есть ли у нее друг? счастлива ли она? На последний вопрос хотелось ответить утвердительно: Лесли всем пришлась по душе.

Подпав под обаяние ее юной свежести и проникновенного взгляда огромных голубых глаз, доктор Сэмюэлс в какой-то момент поймал себя на том, что потерял нить разговора. И тут Лесли высказала свое неожиданное предположение. Оно полностью совпадало с тем, что думал он сам. Казалось невероятным, что такая мысль пришла в голову неопытной стажерке.

— Я сам об этом думал, — признался Сэмюэлс.

— Значит, снова химиотерапия? — уточнила Лесли.

— Возможно. Я еще не решил. Парадокс — приходится химиотерапией разрушать костный мозг, который сам же пытаешься стимулировать! Не говоря уже о проблемах с кровью...

— Но если все дело в опухоли, а мы не будем ее лечить... — мягко начала Лесли.

— Знаю. Чертовски трудный случай! Давайте встретимся еще раз после того, как вы осмотрите пациентку и прочтете мои записи. Мне хотелось бы знать, что вы думаете по этому поводу, — закончил он, сам удивляясь тому, что говорит. Никогда в жизни Джек Сэмюэлс не спрашивал чужого мнения, тем более мнения стажера. Конечно, в качестве заведующего отделением ему приходилось общаться с младшими коллегами, но это скорее напоминало диалог Сократа с учениками: Сократ вещает — ученики почтительно внимают. В редких случаях Сэмюэлс снисходил до того, чтобы выслушать стажера, но интересоваться его мнением?.. Исключено!

Не ведая обо всех этих тонкостях, Лесли кивнула и пообещала, что так и сделает.

— Наверное, ее уже доставили. Пойдемте, я вас познакомлю, — предложил Сэмюэлс.

— С удовольствием. Большое спасибо, доктор Сэмюэлс.

— Зовите меня Джек, — неожиданно попросил он, снова удивляясь самому себе. Интересно, какой диагноз поставила бы в этом случае его жена-врач? Острый приступ седины в бороду. И была бы права.

Исходя из описания, данного доктором Сэмюэлсом, Лесли представляла себе миссис Уотсон худой, бледной, изможденной. Однако женщина, сидевшая на постели в пушистом желтом халате, вовсе не соответствовала этому описанию. Густые темно-рыжие волосы, веснушчатое лицо и озорно блестевшие глаза как будто говорили всему миру: «Да, мне пятьдесят восемь лет, и все эти годы я прожила счастливо!»

— Вы ко мне? — приветливо спросила миссис Уотсон, когда Лесли появилась в палате.

— Да. Меня зовут Лесли Адамс. Я стажер и буду вас лечить. Чаще всего она представлялась именно так: «Лесли Адамс, стажер», а не «доктор Адамс», считая, что это помогает сблизиться с пациентом. Хотя в некоторых ситуациях Лесли становилась «доктором Адамс» — например, когда требовалось осадить наглецов, которые, попав в «неотложку» в состоянии подпития или наркотического дурмана, начинали приставать к симпатичной стажерке. Тогда Лесли твердым голосом сообщала, что она врач, которому поручено их лечить, и никакие иные отношения здесь неуместны.

— Неужели вы доктор? — не поверила миссис Уотсон.

— В общем, да. Стажеры — те же врачи.

— Я знаю, дорогая. Дело не в должности, а в возрасте. Вы выглядите слишком молодо! За прошедший год, скитаясь по больницам, я выучила всю вашу иерархию. Мне даже известно, что теперь вас надо называть О-1.

Лесли улыбнулась. Миссис Уотсон не погрешила против истины — с недавних пор термин «стажер» был официально отменен. Теперь все они именовались ординаторами — О-1 (бывшие стажеры), О-2 (те, кто, как Марк, работал второй год) и так далее. Однако обязанности остались прежними, как и трудности, сопутствующие стажировке.

— «Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет», — с улыбкой процитировала Лесли. Ее удивило, что миссис Уотсон сочла ее «слишком молодой». До начала стажировки Лесли и впрямь выглядела молодо, но она сама чувствовала, как постарела за эти девять месяцев: возле глаз пролегли морщинки, которых прежде не было, лицо осунулось и побледнело.

Несмотря на неизлечимую болезнь, миссис Уотсон казалась воплощением здоровья. Она надеялась повторить, а то и превзойти рекорд своих родителей: оба они скончались в девяносто с лишним, до последнего дня сохраняя ясный ум, отличный слух и острое зрение.

К сожалению, это впечатление улетучилось, как только Джин Уотсон распахнула халат. Взору Лесли предстало истощенное морщинистое женское тело без одной груди, там и сям покрытое синяками — из-за низкого содержания тромбоцитов кровь утратила способность к свертыванию.

— Жутко выгляжу, да? — спросила больная и подмигнула. Лесли попыталась улыбнуться в ответ, но сознание того, что в этой мертвенной оболочке обитает добрый дух симпатичной жизнерадостной женщины, сковал ей губы.

В последующие несколько недель, наблюдая за тем, как умирает тело Джин Уотсон, несмотря на химиотерапию, плазмофорез, введение красных и белых кровяных телец и тромбоцитов, Лесли воочию убедилась, что значит, когда душа — живая, жизнелюбивая — не желает примириться со смертью. Она проводила долгие часы у постели Джин, каждый день пытаясь нащупать вену для вливаний. Это было нелегко: истонченные сосуды сопротивлялись игле, доставляя пациентке неимоверные страдания. Но Джин держалась молодцом и даже старалась подбодрить юную стажерку.

Они много разговаривали, в основном о жизни.

— Жаль, что у меня нет дочери, — как-то посетовала миссис Уотсон.

— Зато у вас прекрасные сыновья, — возразила Лесли.

— Ну да, целых пятеро! А девчонки ни одной, — рассмеялась Джин.

Лесли познакомилась со всем семейством. Молодые Уотсоны были такими же рыжими и веснушчатыми, как их мать, и так же весело улыбались. Глядя на них, Лесли почему-то вообразила, что и глава семейства должен быть рыжим.

Однако мистер Уотсон оказался курчавым брюнетом с черными глазами. Возможно, у его рыжих сыновей когда-нибудь родятся такие же темноволосые девочки и мальчики — внуки, которых не суждено увидеть миссис Уотсон.

Карл Уотсон вместе с «мальчиками» — так их любовно именовали родители — появлялись в больнице ежедневно. В эти часы из-за двери палаты доносились звонкий женский смех и целый хор басовитых мужских голосов.

Глядя на Уотсонов, Лесли вспоминала родителей. Раньше она звонила в Сиэтл раз в неделю, теперь иногда дважды, а то и трижды. Было приятно слышать родные голоса, добродушное подтрунивание отца и заботливые советы матери.

Уотсоны напоминали Лесли ее собственную семью, только той не коснулась беда. Пока, суеверно добавляла Лесли, не зная, долго ли продлится это счастье. Ведь Уотсоны тоже ни в чем не провинились, однако бессмысленная болезнь Джин обрушилась на них как гром среди ясного неба, и с этим ничего нельзя было поделать.

Счастье. Везение. Судьба...

Марк повертел в руках конверт. Его имя и адрес были вписаны от руки, а обратный адрес — «Театр «Юнион-сквер» — напечатан типографским способом. Судя по почерку, письмо было от Кэтлин. Марк нетерпеливо разорвал конверт. Кэтлин уехала полтора месяца назад. Ему же казалось, что прошла вечность.

Письмо и в самом деле оказалось от нее, вернее — короткая записка, два билета и приглашение на генеральную репетицию. В записке Кэтлин предлагала Марку самому решить, идти ли ему в театр, а в конце добавляла: «Жду не дождусь твоего дня рождения. Пока! Кэтлин».