Возможно, я слишком внимательно присматривался к своему портрету, так как усатый посетитель, стоявший у окна и, очевидно, ожидавший при-ома редактора, подошел и тоже стал всматриваться в портрет.

— Кто это такой? — поинтересовался он.

— Разве вы не знаете? Известный журналист Вячеслав Гарпун, — объяснил я.

— Как вы сказали? Гарпун? — удивился он.

— Вы что, «Вечерку» не читаете?

— Как это — не читаю. Я выписываю ее с первого номера, — обиделся усатый. — И читаю «от» и «до».

— И никогда не встречали подписи «Гарпун»? Он столько фельетонов написал, критических корреспонденций!

Наверное, в моем голосе было такое искреннее удивление, что усатый смутился:

— Разве всех запомнишь, — виновато глянул он на меня. И снова занял свой пост у окна.

В отделе информации, куда я заглянул, тайно надеясь встретить что-то похожее на реакцию Татьяны Александровны, сидел один лишь Андрей Крюков. Он вопросительно посмотрел на меня.

— Не скажете, кто в газете ведает спортом? — спросил я первое, что пришло в голову.

— Харлаковский, вторая комната, — безразлично ответил Андрей.

Проходя мимо приемной главного редактора, я услышал, как усатый посетитель убежденно просвещал какого-то юношу:

— Вы не знаете Гарпуна? Это же был один из самых популярных журналистов. Его все знали. Даже стыдно не знать такого!..

В трамвае было тесно, как в объятиях далекого родственника. Я ехал по адресу, который дала мне редакционная уборщица Оксана Ивановна. Для человека в моем положении, оказывается, не так-то просто найти убежище. О гостинице и думать не приходится. Там без паспорта и разговаривать не станут. Теперь я жалел, что, выписываясь из больницы, не зашел за вещами Зайчинского. Как бы мне пригодился сейчас его паспорт! Но разве я мог предвидеть такой поворот судьбы!

Теперь жизнь моя превратилась в сплошные проблемы. А главная из них — где найти угол? Непрописанных хозяева государственных квартир и частных домов, как правило, брать не рискуют, боятся, что их оштрафует милиция.

Домик на окраине города, фасадную стену которого подпирала трухлявая деревяшка, на фоне девятиэтажных зданий, окружавших его со всех сторон, мог бы вполне сойти какому-нибудь художнику-урбанисту за натуру для монументального полотна «Город наступает». Облезший пес для порядка дважды простуженно гавкнул и с чувством выполненного долга равнодушно повернулся ко мне худым задом.

На стук вышла старуха, обмотанная черным платком, и на мое «Привет от Оксаны Ивановны» среагировала коротко:

— Рубчик за ночь, плата вперед.

В небольшой комнате почти впритык друг к другу стояли четыре кровати, аккуратно заправленные достаточно свежим бельем.

— Выбирайте — эти две свободны, — предложила она.

Надо отдать должное ее тактичности: никаких устных анкет, ни одного вопроса.

Я выбрал кровать у окна и, вручив хозяйке пятнадцать рублей аванса, облегченно вздохнул. Когда нет крыши над головой, и такому комфорту обрадуешься…

Съездив на вокзал, я забрал из камеры хранения чемодан с фруктами из сада Шота Георгиевича. И вскоре, сгибаясь под его тяжестью, поднимался по знакомой лестнице. Представлял, как удивится Люся, увидев меня. Ведь приглашала она в гости просто из вежливости. Конечно же, я не принадлежу к тем наивным людям, что любое приглашение принимают всерьез. Но тут, как говорится, просто поймал ее на слове…

— А мамы нет, — открыв дверь, сказала Леся, но, узнав меня, улыбнулась: — Заходите, пожалуйста.

Леся как раз смотрела какую-то телепередачу и на мои вопросы отвечала лаконично. Я снял с кухонной полки огромное керамическое блюдо — подарок на новоселье — и стал раскладывать на нем гранаты, хурму, груши и мандарины. На блюде все не помешалось, пришлось выкладывать фрукты прямо на стол. На дне чемодана лежала еще и бутылочка «Тетры». Я и ее поставил на стол…

Люся, застав меня в квартире, была явно не в восторге.

— Очень рада, — сказала она таким тоном, словно спрашивала: «Какого черта вам нужно?»

Но, увидев яркий натюрморт, смягчилась:

— А это зачем?

— Это называется привет с солнечного юга, — объяснил я.

— И это все — нам? — была потрясена Леся, которая, наконец оторвавшись от телевизора, глянула на стол. — Так всего много, даже не верится!

Щедрость — надежный ключик к детскому сердцу. Все время, пока Люся готовила ужин, Леся развлекала меня: рассказывала о своих школьных подругах, о мальчике Саше, об учительнице, которая несправедливо поставила ей двойку. Я еле сдержался, чтобы, как всегда, не выругать ее за плохую оценку, но вовремя остановился. Дети терпеть не могут морализаторство, а мне сейчас во что бы то ни стало необходимо было Лесино расположение.

— Только маме не говорите, — попросила она.

— Ни в коем случае, — заверил я ее. — Сам в твои годы был далеко не отличником.

— Первого взрослого встречаю, который бы не был в детстве отличником, — глянула она на меня с уважением.

— Прошу за стол, — пригласила Люся.

Я сел на свое привычное место — во главе стола. Но Люся, извинившись, попросила меня пересесть.

— Вот вам прибор, тут вам будет удобнее, — мягко сказала она.

Ужин проходил под девизом «Это любил Слава».

— Он так любил лук с майонезом! Мог целую тарелку осилить!..

— Это его любимая жареная картошка! По две сковородки опорожнял!..

— Таких котлет он мог съесть десяток!..

Замечу, что больше двух котлет я не съедал никогда, не говоря уж о тарелке лука и сковородках картофеля. Вот когда выяснилось, что моя ненаглядная половина всю нашу семейную жизнь считала меня обжорой.

Я было нацелился еще на один огурец, но сдержал себя.

— Ешьте, ешьте, не стесняйтесь, — подбодрила меня Люся.

— Спасибо, это уже многовато будет, — положил я вилку.

За кофе Люся рассказывала обо мне, то есть о Славе. О его золотых руках, нежности, любви к семье, умении находить мудрые решения в сложных ситуациях, о находчивости и веселом нраве, о его педагогическом таланте, блестящих музыкальных данных, мужестве, решительности.

Все это для меня было настоящим откровением. Ей-богу, стоит попасть в автомобильную катастрофу хотя бы ради того, чтобы вместо привычного «ты черствый, как прошлогодний хлеб», «ты калечишь ребенка», «и гвоздя ровно вбить не умеешь» услышать то, что услышал я в тот вечер.

Когда из спальни дочь пожелала нам спокойной ночи, Люся глянула на часы. Это был прозрачный намек, но я сделал вид, что не понял его. Очень уж не хотелось уходить.

— Вам одной теперь, конечно, будет трудно, — сказал я.

— Трудно, — вздохнула Люся. — Дочь требует внимания. Учителя жалуются, что съехала за это время почти по всем предметам. Особенно плохо с английским.

— Пожалуй, я мог бы ей в этом помочь, — предложил я свои услуги.

— Спасибо, вам только этого не хватало! Небось своих дел невпроворот.

— Но я бы делал это с радостью. Мне так хочется хоть чем-нибудь вам помочь! Английский я знаю в основном неплохо. Вернее, знал. Вот и будет у меня практика.

— Трудно отказаться от такого предложения, — улыбнулась Люся. — Я английского совсем не знаю, немецкий учила. Раньше ей Слава помогал, а теперь…

— Вот и договорились, — сказал я. — Три раза в неделю буду приходить к Лесе, и мы будем с ней готовить уроки.

— Даже и не знаю, как вас благодарить. Вы так близко к сердцу приняли наше горе. Вот что значит настоящий друг! Постойте, — вскочила Люся, — я кое-что хочу вам подарить.

Она пошла в спальню и через несколько минут вернулась с кучей вещей — рубашки, пиджаки, брюки.

— Думаю, вы не обидитесь? Это вещи Славы. Мама моя утверждает, что есть такая традиция — дарить вещи покойного его близким друзьям. Поскольку вы его близкий друг, я и хочу подарить все его вещи вам. Только, пожалуйста, не отказывайтесь. Вы меня очень обидите.