В другой газете на рассказ накинулся пенсионер Урчак. Под рубрикой «Ай-яй-яй!» редакция поместила его «Открытое письмо автору», в котором пенсионер утверждал, что мой рассказ «не лезет ни в какие ворота».

«Что вы пропагандируете? — патетически вопрошал Урчак. — Любовь без взаимности? Да разве такая любовь нужна нашей молодежи?..»

Ко мне потоком пошли телеграммы. «Держи хвост трубой!», «Кренись, старик!», «Верим в тебя, друг!» На работе мне многозначительно жали руки и с сочувствием хлопали по плечу. В кассе взаимопомощи предложили финансовую поддержку, а председатель месткома намекнул на бесплатную путевку в дом отдыха.

Когда же еще одна газета напечатала реплику под заголовком «Такому не место на страницах журнала!», все жильцы нашего дома встретили меня на лестнице. Одна молодая женщина незаметно от мужа вручила даже букетик незабудок.

Я ловил на себе сотни любопытствующих взглядов, подписывал автографы детям, обедал в долг в диетической столовой, без билета проходил на стадион.

Сегодня я написал второй рассказ и отнес его в редакцию одного популярного журнала. И что вы думаете? Сам редактор вышел мне навстречу…

Вечером сосед сказал мне:

— По-моему, ты еще должен благодарить критика и пенсионера. Это они знаменитым тебя сделали! На твоем месте я купил бы каждому из них по бутылке шампанского.

А ведь верно. Он прав! Почему бы и не купить?

Я тут же пошел в гастроном. Купил шампанское. Принес домой и… выпил сам. Почему? Да потому, что критик Некуряк, пенсионер Урчак, автор реплики одно и то же лицо — это я.

Когда Николай Вухно написал первую песню, местные композиторы пророчили ему большое будущее.

— Далеко пойдет! — сказал о нем сам директор Дома культуры.

А руководитель хорового кружка тут же включил произведение молодого композитора в репертуар самодеятельных солистов.

Когда Николай Вухно написал вторую песню, директор Дома культуры сказал о нем:

— Наша надежда!

А руководитель хорового кружка взялся подготовить произведения молодого дарования к кустовому смотру художественной самодеятельности.

Третьей песни Николай Вухно не написал.

— Хватит песен! Создам что-нибудь посолиднее, — заявил он.

Год ходил задумчивый и сосредоточенный.

— А может, заведовать музыкальным лекторием пойдете? — поинтересовался директор Дома культуры, накладывая резолюцию на его заявление о денежной помощи.

— Что вы! — удивился молодой композитор. — Я человек творческий.

Пятый год ходил Вухно задумчивый и сосредоточенный.

— А отдавать когда будешь? — спросил его как-то руководитель хорового кружка, в очередной раз одалживая ему три рубля.

— Вот получу гонорар за ораторию и тут же верну, — обнадежил его молодой композитор.

После очередной встречи с Николаем директор Дома культуры заметил:

— Я всегда говорил, что ранний цветок быстро вянет.

И вдруг всех потрясла сногсшибательная новость: Николаю Вухно прибыл перевод за ораторию. Да еще какой!..

Встретив композитора в коридоре, директор Дома культуры обнял его:

— Дорогой мой, поздравляю! Сегодня же напишу ходатайство о введении вас в художественный совет.

Заместитель директора, к которому Николай пришел отдать старый должок, радостно сказал:

— Точно такая же история была у моего деда: несколько лет сад не плодоносил, а потом такой выдался урожай!..

Вухно ходил по комнатам, раздавал долги и скромной улыбкой отвечал на приветствия и поздравления.

— А мне? — спросил председатель месткома.

— Как! И вам тоже? — удивился Николай. — Разве я у вас одалживал?

— А членские взносы из гонорара за ораторию ты разве платить не собираешься?

— Какую еще ораторию? — возмутился Вухно. — Я пианино продал. Вот мне деньги и прислали…

«Как это природа умудрилась сосредоточить в одном человеке столько отрицательных качеств», — недоумевал я, приглядываясь к Степану Степановичу, нашему заведующему отделом. Скупость, мелочность, высокомерие, хамство — вот лишь некоторые из штрихов к его портрету.

Разговаривал он с нами всегда грубо. Нас до конца не выслушивал, перебивал бесцеремонно:

«Эти басни, дорогуша, прибереги для своей жены!»

Или:

«Разболтался, гляньте на него!»

Он считал себя остряком, хотя весь арсенал его острот сводился к нескольким довольно-таки примитивным шуткам.

— Галина, — обращался он к нашей молоденькой сотруднице, — ореховое мороженое есть будете?

— Вуду, — отвечала Галя.

— А где я вам его возьму? — говорил Степан Степанович. И сам хохотал, держась за живот;

А то вдруг спрашивал у машинистки:

— Алена, хотите конфетку «Вишня в шоколаде»?

— Хочу, — подыгрывала ему Алена, заранее зная, что он ей ответит.

— Хотеть не вредно!

Во время обеденного перерыва, который Степан Степанович всегда проводил в отделе, он придвигая свой стул впритык к моему столу и, продолжая жевать бутерброд, задумчиво смотрел куда-то в стену. Глаза его теплели.

— Друг мой, — чавкая, произносил он, — скажите, что бы вы сейчас съели?

И, не ожидая ответа, принимался составлять меню воображаемого обеда. Это была гастрономическая фантазия, попурри на кулинарную теку, где варьировалась соусы, подливы, гарниры, но неизменными всегда оставались шашлыки из баранины и отбивные из свинины.

Мне и моим коллегам по отделу все в учреждении искренне сочувствовали. Дирекция не раз обещала подыскать Степану Степановичу место, соответствующее его интеллекту, а к нам прислать другого зава. По он был неприступен, как средневековая крепость. Никогда не опаздывал на работу, ничего не нарушал, все сдавал вовремя. Короче говоря, убрать его было не так-то просто.

«Ну, вот что, — озарило меня однажды, — напишу-ка я о нем в нашу сатирическую газету «Колючка». Юмор — это великая сила. Недаром знаменитый сатирик утверждал, что смеха боится даже тот, кто ничего не боится. Вот я и развенчаю этого типа. И так разрисую его, чтобы все над ним хохотали до слез».

Решил — и сделал. К очередному номеру «Колючки» юмореска была готова. Я описал омерзительные манеры и привычки нашего заведующего, его убогий интеллект. А внешнее сходство героя моей юморески, которого я назвал Семеном Семеновичем, и нашего Степана Степановича было настолько велико, что, без сомнения, любой сотрудник учреждения сразу поймет, о ком идет речь.

Конечно, я не сомневался, что этого заведующий мне никогда не простит: начнет придираться к каждой мелочи, ежедневно испытывая мои нервы на прочность. Но ради того, чтобы справедливость восторжествовала, я был готов на все.

В то утро я пришел на работу минут на двадцать раньше. Первым, кого я увидел в вестибюле возле газеты, был Степан Степанович. Он вытирал носовым платком глаза. Я хотел незаметно прошмыгнуть мимо, но он схватил меня за руку.

— Ой, не могу! — конвульсивно содрогался он от хохота. — Ну ты и талант! Так расписать, так разрисовать! И все точно. Будто фотоаппаратом зафиксировано. Я ему уже позвонил. На тебя, сказал, такой шарж сделали, помереть со смеху можно. Скорей, сказал, хватай такси и мчись сюда. С минуты на минуту он будет здесь!

— Кто будет? — не понял я.

— Как — кто? Герой твоего фельетона — Семей Семенович, наш инспектор по кадрам…

Весь обеденный перерыв я потратил на то, чтобы убедить Семена Семеновича, что не он герой моей юморески, что прототип героя — другой человек. Но напрасно. В тот же день он подал заявление об уходе.

Стихи, которые положил мне на стол литературный консультант, были далеки от совершенства.

— В этих строчках не больше поэзии, чем в меню нашего буфета, — ехидно заметил я.

— Конечно, шедевром их по назовешь, — согласился литконсультант.

— Так зачем же вы их предлагаете?