— Я все сейчас объясню. Случилась ошибка. Я жив…

— Послушай! Или послушайте! Я лично хоронил Вячеслава Гарпуна. Ездил на место катастрофы…

— Правильно, но…

— Ну вот что, у меня нет времени слушать эту чепуху.

— Дело в том, что я тоже попал в катастрофу, — схватил я его за руку. — Но мой пиджак…

— Не знаю, что стряслось с твоим пиджаком, а вот с тобой, вернее с твоей головой, действительно случилась авария, — вызверился Геннадий. — Иногда подобное случается и без катастроф. Только некоторые после такого называют себя Наполеоном или Жанной д’Арк, а ты скромно объявил себя Вячеславом Гарпуном. Но ты не учел одной детали: я знал Славу с детства. Понял? Так что шагай себе, приятель!

— Ты очень красиво говоришь, но теперь выслушай меня, — спокойно сказал я.

— Кажется, я предупредил, что спешу…

— Да поверь наконец: я действительно Гарпун, без подделки!

— Товарищ милиционер! — крикнул Геннадий сержанту, прогуливавшемуся у витрины универмага. — Этот гражданин пристает ко мне…

— Добрый день, — взял под козырек сержант. — Ваши документы!

Я растерянно смотрел то на милиционера, то на Геннадия, пока сержант не повторил свою просьбу.

Я долго шарил по карманам. И вдруг до меня дошло, что документов у меня нет. В пиджаке, кроме ста сорока рублей, я нашел лишь удостоверение шофера-любителя на имя погибшего Зайчинского.

Я вытащил удостоверение и показал его милиционеру:

— Вот все, что у меня с собой.

— Зайчинский Валентин Сидорович, — вслух прочитал сержант.

— Значит, Валентин Сидорович? — повторил Геннадий и презрительно глянул на меня.

— Так какие у вас претензии к этому гражданину? — спросил его милиционер.

— Нету никаких. Простите, что побеспокоил.

Старшина вернул мне документ и, удивленно глянув на Геннадия, отошел.

— Извините еще раз! — крикнул ему вдогонку Геннадий, а мне сказал: — Если захочешь снова выдать себя за Гарпуна, так заруби себе на носу: покойный Слава никогда не сидел за рулем автомобиля. Вот так-то, гражданин Зайчинский!

Плюнув себе под ноги, Геннадий ушел, размахивая газетой.

Сказать, что я был потрясен этой встречей, значит не сказать ничего. Я буквально окаменел. А очнувшись, заметил, что меня обходят прохожие, как статую.

Ну хорошо, шрам на щеке, этот заново приклеенный нос, изуродованный глаз, как мягко выразился стоматолог, иной рисунок губ! Но разве этого достаточно, чтобы тебя не узнал лучший друг? Ведь даже в гриме мы узнаем любимого актера. Наверное, дело вовсе не в том, что моя внешность изменилась. Это второстепенная деталь. Главное — Геннадий меня похоронил, он плакал над моим гробом. И теперь на фоне этого неопровержимого факта все иные аргументы, даже справки, рассказы очевидцев будут казаться ему да, пожалуй, и всем друзьям и знакомым настолько алогичными, что вообще потеряют всякий смысл…

Я зашел в гастроном, купил пачку «Столичных». Курить я бросил пять лет назад, но сейчас почувствовал нестерпимое желание затянуться табачным дымом. Бродил по улицам без цели, просто чтобы двигаться. Так, мне казалось, лучше думается. Хотя ни на чем сосредоточиться не мог. Мысли путалась, как цифры в испорченном компьютере.

Вдруг я поймал себя на том, что иду, ускоряя шаг. Словно управляемый каким-то автопилотом, двигаюсь в направлении своего дома. Только теперь я по-настоящему ощутил, как мне хочется увидеть Люсю, рассказать ей обо всем, что со мной произошло, посмеяться вместе с ней над этой нелепой историей.

А если и она встретит меня, как Геннадии?

Меня вдруг охватил страх. Я даже свернул в переулок, чтобы случайно с ней не столкнуться. Хотя вероятность такой встречи в это время была минимальной. Рабочий день у Люси начинался в девять…

В школе, где училась дочка, вот-вот должен был прозвенеть звонок на перемену. Я ждал Лесю в коридоре возле учительской. Ее классная руководительница, проходя мимо меня, поинтересовалась:

— Вы к кому?

— К Лесе Гарпун из пятого «А».

Учительница подозрительно оглядела меня, очевидно, прикидывая, кем я могу приходиться девочке.

То, что меня не узнала классная руководительница, я воспринял спокойно, но то, что Леся глянула на меня так, словно на неодушевленный предмет, потрясло. Я позвал ее и начал расспрашивать об успехах, о маме, подругах. Она отвечала вежливо, по сдержанно. И вдруг попросила объяснить, почему это меня интересует.

— Видишь ли, дело в том… Короче, я хорошо знал твоего отца и поэтому решил поинтересоваться твоими делами, — наконец нашелся я.

— Знали? — Ее лицо вдруг стало очень серьезным. Она отвернулась.

— Так что ничего живешь? — Глупее вопроса трудно было и придумать.

— Спасибо, ничего. — Беседуя со мной, она все время посматривала на звонкоголосых подруг, столпившихся у подоконника. Наверное, ей не терпелось поскорее к ним присоединиться.

— Ладно, не смею тебя больше задерживать, — сказал я.

— Приходите к нам домой, мама будет очень рада, — вежливо пригласила меня дочь на прощание.

На улице было солнечно, пахло прелым листом.

Казалась, серебристые паутинки — эти неизменные атрибуты бабьего лета — свисали прямо с неба. Если бы мне в эту минуту предложили одним словом охарактеризовать свое состояние, я бы ответил — опустошенность. Правда, к ней примешивалось еще что-то, чему я сразу не мог дать определение. Пока не‘ понял: обыкновенное чувство голода! Желудку все равно, какую фамилию носит его хозяин, Гарпун или Зайчинский. Ему есть подавай!

Кафе «Минутка» отличалось от других заведений общественного питания тем, что тут обедали и сотрудники «Вечерки». Душа кафе буфетчик Саша, очень подвижный для своих пятидесяти, был твердо убежден: лучшие газетные материалы рождаются именно здесь. Во всяком случае, в его присутствии не раз обсуждались будущие репортажи, зарисовки, судебные очерки.

«Три порции сарделек за один заголовок», — часто предлагал Миша Верезюк, сотрудник отдела информации, у которого заголовки были слабым местом.

И Саша первым откликался на его призыв. Однажды он придумал удачный заголовок к Мишиной информации об открытии нового магазина: «Продавец улыбается». Воодушевленный таким успехом, он теперь, о чем бы ни шла речь в материалах Верезюка, предлагает заголовки со словом «улыбается»: «Слесарь улыбается», «Шеф-повар улыбается», «Прокурор улыбается»…

Я подошел к буфету, поприветствовал Сашу и сказал:

— Как всегда.

Саша посмотрел на меня с любопытством:

— Не понял. По-моему, я вас впервые вижу.

— Бульон, сардельки и кофе, — уточнил я и сел в самом дальнем углу зала.

До обеденного перерыва оставалось меньше часа. Поэтому в кафе было почти пусто.

Через несколько минут вошел Юрий Юрьевич Тощенко, заведующий отделом литературы и искусства. В такое время он обычно только завтракал. Примостился за соседним столиком и время от времени бросал на меня вопросительные взгляды. Наверное, никак не мог припомнить, где он меня видел.

— Добрый день, Юрий Юрьевич, — поклонился я.

— Доброго здоровья, — ответил он. И, отхлебнув кофе, поинтересовался: — С кем имею честь?

Всех своих авторов Тощенко четко делил на дне категории — нормальных людей и графоманов. К последним относился, как врач к больным. Советовал им больше бывать на свежем воздухе, заниматься спортом.

«Поверьте, — убеждал он страстных рифмоплетов, — это у вас пройдет. Пройдет без осложнений». Отправив очередного такого пациента, всегда тяжело вздыхал: «Ничего не поделаешь, болезнь века: выучит человек азбуку — и уже считает себя писателем».

— Один из поклонников вашего таланта, — представился я.

— Моего таланта? — изумился Тощенко.

— Может, я не так выразился, но ваши статьи, рецензии, обзоры мне очень нравятся.

Глаза его потеплели. Мудрый Юрий Юрьевич клюнул на такую дешевую приманку! Лесть — эта ахиллесова пята человечества — всегда служит пропуском даже в души безнадежных скептиков.