В конце квартала, когда подбивали итоги работы канцелярии, я сообщил:

— Четвертый вариант моей докладной не идет ни в какое сравнение ни с первым, ни даже с третьим.

Очевидно, мои слова произвели впечатление, потому что докладную включили в план работы очередного квартала.

Конец полугодия я ознаменовал тем, что приступил к восемнадцатому варианту докладной.

— Зато каждое слово будет на месте, — сказал я заведующему канцелярией.

Через несколько лет, получив повышение по службе, я стал еще требовательней к себе.

— Свой тридцать восьмой вариант, — говорил я сослуживцам, — буду писать сразу в трех экземплярах.

Когда меня провожали на пенсию, слово взял молодой, прибывший лишь год назад из института заведующий канцелярией.

— Требовательность и вдумчивость — вот что отличало стиль работы нашего старшего товарища, — сказал он, вручая мне именные часы.

За мой стол посадили румяного выпускника техникума. Вместе с опытом я передал ему свою неоконченную докладную. За каких-нибудь десять минут он дописал ее и положил на стол заведующего.

Ох уж эта молодежь! Все делает наспех!..

Наш новый сотрудник Тетеря оказался компанейским человеком.

— Парень с головой! — пошутил как-то старший группы Захребетенко. — Наверно, шляпу носишь семидесятого размера?

— Шестьдесят шестого, — весело уточнил Тетеря, нисколько не обидевшись.

— Чем больше голова, тем больше в ней извилин, — как всегда, блеснул эрудицией научный сотрудник Непомнящий.

Вскоре выяснилось, что большая голова — это не такая уж радость для ев хозяина. Промышленность просто не выпускает шляп 66-го размера. И бедный Тетеря в жару и мороз ходил с непокрытой головой.

— У меня шапка-невидимка, — шутил он.

Заместитель старшего группы Лыковец посоветовал ему заказать вязаную шапочку в трикотажном ателье. Но Тетеря отказался.

— Вязаная — как-то несолидно, — сказал он.

— И действительно, — согласился Захребетенко, — что он, лыжник?

Мы сочувствовали нашему новому сотруднику как умели. В лютые морозы советовали ему сидеть дома. Его работу делали сами. Единственную путевку в дом отдыха, которую выделили на нашу группу, отдали ему. А когда директор решил нам всем влепить по выговору за срыв важной темы, еле уговорили его не наказывать Тетерю.

— Нас наказывайте как угодно, а Тетерю не надо, — умоляли мы. — Он и так несчастный — шапки достать не может.

Дважды в году ходатайствовали о выделении ему денежной помощи. Уступили лучший участок В коллективном саду. А старший научный сотрудник Карасик отдал ему свою очередь на мотоцикл с коляской. Даже дочку его с нашей помощью удалось определить в школу одаренных детей.

— Конечно, вам хорошо, — частенько повторял Тетеря, — вы все в шапках. А вот мне так не повезло!

— Давайте подарим ему зонтик, — предложил Лыковец. — Чтобы от снега прикрывал.

— Лучше всего японский. Такой, чтоб складывался. Он его в портфеле носить сможет, — уточнил Непомнящий.

— Японский — ни в коем случае! — возразил Захребетенко. — Его обязательно жена заберет.

— А если, — внес я предложение, — пойти к директору фабрики головных уборов и так прямо и рассказать? Может, поймет?

Все меня поддержали. И на следующий день мы посетили директора фабрики. Он очень мило нас встретил и сказал, что, хотя индивидуальных заказов они не принимают, он сделает для нашего Тетери исключение.

И вот настал торжественный момент. После проникновенной речи старшего группы Захребетенко, поэтического поздравления Карасика, трогательных напутствий Лыковца и Непомнящего я под аплодисменты преподнес Тетере большую круглую коробку со шляпой 66-го размера.

По нашему требованию он тут же ее примерил.

— Ну и красавец! — радостно воскликнул Карасик.

— И родная жена не узнает! — отметил Лыковец.

— Смотри, чтоб не украли, — посоветовал Непомнящий.

А я молча пожал Тетере руку.

На глазах у него были слезы. Он смотрел на меня с ненавистью.

— Какие вы все завистливые! — сказал он. — Не терпите, когда человек имеет хоть какие-нибудь преимущества!..

— А директора снимать собираются! — выпалил с порога счетовод Серничук.

Никто не среагировал на его сообщение. Лишь Серебристый, на миг оторвавшись от бумаг, кисло заметил:

— Это уже целую неделю всем известно.

Серничук обиженно сел за стол и принялся крутить ручку арифмометра. А меня вдруг осенила гениальная мысль. Я вышел из комнаты и направился в кабинет директора.

— Федор Тихонович, позвольте на минутку?

— Я занят, — хмуро ответил директор.

— Знаю, все знаю, — сочувственно сказал я, без приглашения усаживаясь в кресло. — Но вы должны меня выслушать.

Директор отложил ручку и с интересом взглянул на меня.

— Услыхай, что вас снимают или собираются снять, я не мог не прийти…

— Почему?

— Потому что считаю это колоссальной несправедливостью! — гневно сказал я.

Глаза директора округлились от удивления.

— Поймите меня правильно, — продолжал я. — Никогда бы я не решился вот так запросто прийти к вам, если бы не подобные обстоятельства. Тот факт, что я избрал для визита именно такой, можно сказать, трагический момент в вашей жизни, доказывает, что я делаю это с честными намерениями.

— Ничего не понимаю, — пожал плечами директор.

— Вообразите, что месяц назад я пришел бы сюда и сказал: «Дорогой Федор Тихонович, я очень и очень уважаю вас». Вы бы восприняли это как обыкновенный подхалимаж. Решили бы, что мне от вас чего-то надо — новой квартиры или там повышения. А когда я вам в глаза говорю теперь эти слова, вы понимаете, что это сказано честно и никакой корысти у меня нет… Так вот, зная, что, возможно, это наш последний разговор, я и пришел только для того, чтобы сказать: «Федор Тихонович, я считаю, что вы образцовый директор, а самое главное — чудесный человек».

Директор встал, налил в стакан воды и снова сел.

— Прежде чем попрощаться с вами, — продолжал я, — хочу сказать: вы благородны и принципиальны. Даже когда вы отказываете в просьбе, в душе просителя не остается и тени обиды. Вот, к примеру, отказали мне во внеочередном отпуске. Думаете, я обиделся? Нисколько! Потому что так чудесно и доходчиво объяснили, что мне даже совестно стало. А когда срезали премию за частые опоздания — помните? — вы сделали это так деликатно, что мне хотелось сказать: «Срежьте еще!..»

— Послушайте, уважаемый… — хотел было перебить меня директор.

Но я не дал ему договорить:

— Всегда твердил и твердить буду: с таким мудрым человеком, как вы, работать — настоящее счастье!

Глаза директора увлажнились.

— Я обо всем напишу куда следует, чтобы те, которые решили вас снять, получили по заслугам! — ошеломил я его.

— Друг мой, не надо, — ласково вымолвил директор.

— Надо, обязательно надо! — горячо возразил я. — Это же фатальное недоразумение. Таких, как вы, Федор Тихонович, не снимать надо с должности, а, напротив, повышать…

— Успокойтесь, голубчик, — улыбнулся директор. — Никто меня не снимает с должности. Меня собираются снимать… и кино. Вы разве не видели в коридоре осветительную аппаратуру?

— Какое счастье! — прошептал я так искрение, будто не я, а кто-то другой сегодня утром помогал операторам устанавливать юпитеры.

— Так что идите и спокойно работайте, — сказал директор. — Я с вами и никуда в ближайшее время уходить не собираюсь.

Когда я выходил из кабинета, он остановил меня:

— Кстати, сколько лет вы работаете в нашей конторе?

— Восемь с половиной.

— Немало, — задумчиво произнес он.

Я сел за свой рабочий стол и торжествующим взглядом окинул коллег. Операция прошла блестяще — место заведующего отделом, которое вот уже третий месяц вакантное, теперь наверняка будет за мной.

Утром наш отдел, как всегда, собрался на пятиминутку. На этот раз заведующий советовался с нами о рационализации картофелечистки.