Но все делали вид, что не слышат его вопроса.

— Наверное, придется вычеркнуть Животюка и Каплю, — наконец сказал он. — Животюк самый молодой, у него все еще впереди. А Капля… Учитывая его прежние грехи…

— Я вам справку принесу от врача, что мне жизненно необходим свежий воздух! — вскочил Капля.

А обиженный Животюк отвернулся к стене и сидел так до тех пор, пока Борискин по восстановил его фамилию в списке.

— Очевидно, придется себя вычеркнуть, — сказал Борискин тоном человека, который отважился на первый в жизни парашютный прыжок.

— Скромность украшает руководителя, — поддержал его Музалев.

— Мы вам потом обо всем расскажем, — пообещал Прут.

Когда через двадцать минут Борискин вернулся в отдел, лицо его сияло от радости.

— Ура, коллеги! — крикнул он. — Никого вычеркивать не надо. Местком договорился еще о трех автобусах. Так что все могут ехать!

— Вот так всегда! — вздохнул Музалев. — Стараешься изо всех сил, а оказывается — зря.

— Не поеду я, наверное, — буркнул Животюк. — Лучше футбол по телевизору посмотрю.

— Нет, товарищи, — возразил Борискин, — ехать нужно. Местком за транспорт заплатил…

— У воды прохладно, — заметил Капля. — Я могу справку принести, что мне простужаться нельзя. А вот Животюк мог бы и поехать. Подумаешь — футбол!

Животюк обиженно отвернулся к стене и сидел так до тех пор, пока Прут не сказал Борискину:

— Вот вы и поезжайте как представитель нашего отдела. А нам потом обо всем расскажете…

Я сижу у телефона и жду: вот-вот раздастся звонок и меня пригласят на встречу Нового года. Я уже бутылку шампанского приготовил и торт «Динамо». Кто первый пригласит, к тому и пойду. Надеюсь, первыми позвонят все-таки Тереховские. Не могут не позвонить. Две недели назад я у них обедал. Впечатление произвел колоссальное. Хозяева были просто потрясены. От моих комплиментов Сергей Петрович все время краснея. А Раиса Федоровна до слез расстроилась. Ведь, наверное, за всю свою жизнь эти гостеприимные люди не слышали столько приятного, сколько я им в тот вечер наговорил.

Начал, конечно, с сына — гордости семейства.

— Ну и умница ты, Андрейчик! — погладил его по головке. — И в кого ты такой удался? Папа вон и двух слов связать не может. А о маме и говорить нечего — даже элементарной буквы «к» не выговаривает. Слышишь — вместо «кухня» говорит «ухни».

Андрей расцвел.

— А красавец ты какой! — продолжал я. — Просто не верится, что у таких родителей мог родиться такой красивый ребенок. Посмотри на своего папу. Им же детей пугать можно. В фильме ужасов он мог бы без всякого грима сыграть роль монстра. О маме я уж не говорю. Если бы твой отец ее не осчастливил, сидеть бы ей вечно в девках…

Понятно, прийти в гости и не сказать пару комплиментов хозяйке — значит продемонстрировать свою бестактность. Прежде всего я похвалил ее прическу:

— Вы, наверное, имеете очень квалифицированного парикмахера? — начал я издалека. — Ведь сделать такую приличную завивку на таких реденьких волосиках, как у вас, это настоящее искусство.

Раиса Федоровна покрылась румянцем.

— Вы самая счастливая женщина в городе. Хороший портной в наше время — величайшая редкость. А в том, что вам удалось пошить свое платье у хорошего закройщика, я не сомневаюсь. Шить на такую фигуру, как ваша… Только виртуоз мог согласиться.

Раиса Федоровна так сконфузилась, что вышла из комнаты.

Чтобы хозяин дома не считал меня, извините, хамом, я решил и ему сказать пару приятных слов. Прежде всего отметил его авторитет в семье:

— Кто бы мог подумать, что ты, единственный, кого у нас в конторе никто всерьез не принимает, тут, в семье, смог-таки поставить себя.

Он пожал плечами.

— Откровенно говоря, — продолжал я, — зная твою бесхарактерность, представлял, что сын у тебя на голове сидит, а жена из тебя веревки вьет. А ты ничего, молодец!

Сергей Петрович громко засопел и надул щеки. От гордости.

— И квартира у тебя ничего, — отметил я. — По сравнению с другими она, конечно, примитив, но для тебя, для твоего уровня, и эта хороша. Даже слишком.

Сергей Петрович вытер вспотевший лоб.

— И мебель ничего. Для такой квартиры, как ваша, лучшей и не нужно…

— Прошу к столу, — наконец обрел он дар речи.

И тут, за столом, я уже выдал весь арсенал комплиментов.

Похвалил бережливость Раисы Федоровны:

— Это именно то, что называется и дешево, и сердито. Все это — картошка, лук, селедка — копейки стоят, а голодным не будешь.

Отметил скромность Сергея Петровича:

— Другой бы цыплят табака требовал. Или там зайчатину под соусом. А ты и варениками доволен.

За десертом я попытался обобщить свое впечатление от обеда:

— Уверяю вас, в моей жизни случалось, что принимали меня даже еще хуже, чем вы…

Но все-таки, почему молчит телефон? Я сижу и жду. Час. Два. Три… Не звонят. Не приглашают. Неужели Новый год придется встречать самому? Нет, не верится. Не представляю, чтобы в новогодний вечер можно было бы обойтись без такого компанейского человека, как я…

Главный инженер еще раз оглядел присутствующих и в третий раз спросил:

— Добровольцы есть?

Я поднял руку.

— Наконец-то, — облегченно вздохнул он и пригласил зайти к нему в кабинет.

— Вы понимаете, какое это ответственное поручение? — спросил главный инженер.

— Рад стараться! — по-военному четко ответил я.

— Имейте в виду, малейшая неосторожность — и корпус лаборатории сгорит дотла, — напутствовал он меня.

…Корпус лаборатории сгорел. До последней щепочки. Пожарники заявили, что в подобной ситуации даже новейшие противоположные средства бессильны.

— Я же предупреждал, — печально сказал главный инженер. — Надо было действовать осторожно.

— Молод! Исправлюсь! — вытянулся я по стойке «смирно».

Следующее задание было попроще. Мне поручили возглавить научно-исследовательскую экспедицию.

…Сама экспедиция длилась месяц, по результаты ее обсуждались полгода. Разные комиссии, оценивая их с разных сторон, составили ужасные акты с убийственными выводами. Мне были инкриминированы некомпетентность и беспомощность. Я был обвинен в безответственности и халатности. Естественно, работу экспедиции признали неудовлетворительной, а наш финансовый отчет фигурировал на многих конференциях и симпозиумах как пример злостного расточительства.

Теперь главный инженер избегал со мной встреч. А когда я заходил к нему в кабинет, он тут же нулей вылетал в коридор, ссылаясь на неотложные дела.

Наконец я застал его во время обеденного перерыва в столовой. Подсел к нему за столик.

— У меня блестящая идея, — сказал я.

При этих словах кусок котлеты застрял в горле главного инженера, и я долго бил его по спине, помогая прокашляться.

— Какая идея? — наконец выдавил он из себя.

Я коротко и доходчиво изложил то, что вынашивал вот уже полтора квартала, — идею реорганизации подачи воды в четвертую лабораторию.

— Только помните, — предостерегающе произнес главный инженер: — если вода прорвется в подвал — погибнут очень ценные вещи.

…Я напрягал все силы, но кран не поддавался. Я откручивал его гаечным ключом, бил молотком. Пришлось вызвать на консультацию знакомого слесаря. Оказалось, я просто крутил не в ту сторону. Открыв наконец кран, я спокойно запер дверь и пошел заниматься производственной гимнастикой…

Ценные вещи, о которых предупреждал главный инженер, действительно погибли. Их не успели спасти. Когда по тревоге было поднято на ноги все предприятие, уровень воды дошел уже до первого этажа.

Теперь, когда в присутствии главного инженера кто-то предлагает поручить мне какое-нибудь задание, он бледнеет и хватается за сердце.

— Только не ему! Кому угодно, только не ему! — восклицает главный инженер в ужасе.

Так вот и осуществилась хрустальная мечта моей жизни. Наконец-то я обрел на работе то, к чему всегда стремился, — покой.