Оказавшись 10 августа в списке обвиняемых, он пересек пролив и примкнул в Лондоне к эмигрировавшим членам королевской семьи, однако никогда не поднимал шпаги против Франции. Он был слишком слабым ее сыном, чтобы спасти ее, но заслуживал похвалы хотя бы тем, что никогда не желал ей гибели.

Когда престарелые принцессы решили покинуть Версаль, не кто иной, как г-н де Нарбонн был уполномочен подготовить их побег; они уехали 21 января 1791 года; по этому случаю Мирабо произнес одну из своих последних и притом самых ярких речей, названную им «О свободе эмиграции».

Из рассказа капрала Мартена мы знаем, что их высочества жили последовательно в Вене и Риме и, отступая перед Республикой, которая, захватив сначала север, стала потом вторгаться и на юг Италии, решили, наконец, поселиться в Неаполитанском королевстве у высокопоставленных родственников.

Эти родственники, которым в скором времени предстояло стать отнюдь не столь высокопоставленными, были не кто иные, как король Фердинанд и королева Каролина.

Как и предвидел капрал Мартен, весть, принесенная принцессам графом де Шатильоном, очень взволновала их. Мысль продолжать путь без охраны, с одним только придворным кавалером действительно не могла их не пугать, хотя граф, щадя нервы несчастных принцесс, и скрыл, что поблизости находится страшный член Конвента. Они были в полном отчаянии, а тут еще слуга из гостиницы почтительно постучал в дверь и доложил графу, что некий молодой человек, приехавший накануне, просит разрешения переговорить с ним.

Граф де Шатильон вышел и почти тотчас вернулся; он сообщил их высочествам, что посетитель, просивший принять его, — воин армии Конде; он привез письмо графа Луи де Нарбонна, предназначенное их высочествам и особенно мадам Аделаиде.

Принцессам было приятно, что письмо доставил воин армии Конде, а главное — что оно от графа де Нарбонна.

Посланца пригласили войти.

То был молодой человек лет двадцати четырех, блондин с белокурыми усами и светлой бородкой, приятной внешности, свежий и розовый, как женщина, одетый просто, но опрятно; его манера держаться, не лишенная некоторой чопорности, возникающей как следствие привычки носить военный мундир, свидетельствовала о благородном происхождении и умении вести себя в обществе.

Приостановившись в дверях, он почтительно поклонился принцессам. Граф де Шатильон указал ему на мадам Аделаиду; юноша прошел по комнате шага три, преклонил колено и протянул старой принцессе письмо.

— Прочитайте, Шатильон, прочитайте, — сказала мадам Аделаида, — мои очки куда-то подевались.

И она, ласково улыбаясь, жестом попросила молодого человека встать.

Граф прочитал письмо и, обращаясь к принцессам, сказал:

— Письмо действительно от графа Луи де Нарбонна; он почтительно представляет вашим высочествам господина Джованни Баттиста Де Чезари, корсиканца по происхождению, служившего в армии Конде, так же как и его спутники. Графу его рекомендовал шевалье де Вернег собственной персоной. Повергая к стопам ваших королевских высочеств свои верноподданнические чувства, он добавляет, что вам никогда не придется раскаиваться в том, что вы сделаете для этого юноши.

Мадам Виктория предоставила сестре ответить, а сама только одобрительно закивала.

— Итак, сударь, вы человек благородный? — спросила мадам Аделаида.

— Сударыня, мы, корсиканцы, все считаем себя благородными; но так как мне хочется, чтобы вы прежде всего поверили моей искренности, я скажу вам, что происхожу всего лишь из старинного рода caporali[57]. Известно, что наш предок, в звании caporale, правил некоей корсиканской провинцией во время одной из бесконечных войн, которые мы вели с генуэзцами. Из моих товарищей один только господин де Боккечиампе — человек благородный в том смысле, как это понимает ваше королевское высочество; пятеро остальных, как и я сам, не имеют права быть занесенными в Золотую книгу, хотя один из них и принадлежит к знаменитому роду Колонна.

— Вы заметили, господин де Шатильон, как превосходно выражается этот молодой человек? — промолвила мадам Виктория.

— Я ничуть не удивлена этим, — сказала мадам Аделаида. — Согласитесь, дорогая, что господин де Нарбонн не прислал бы к нам первого встречного.

Потом она обратилась к Де Чезари:

— Продолжайте, молодой человек. Итак, вы говорите, что служили в армии принца Конде?

— Да, мадам, служили, и я, и трое моих товарищей: господа де Боккечиампе, Колонна и Гуидоне. Мы находились при его королевском высочестве в Виссамбуре, Гагенау и Бертшайме, где мы с господином де Боккечиампе были ранены. К сожалению, вскоре был заключен Кампоформийский мир, и принцу пришлось распустить свою армию, а мы оказались в Англии без денег и без определенного положения; тут-то шевалье де Вернег изволил вспомнить, что видел нас в бою, и засвидетельствовал господину де Нарбонну, что мы не опозорились, исполняя свой долг. Не зная, что делать дальше, мы обратились к графу. Он посоветовал нам направиться в Неаполь, где, по его словам, король готовится к войне и мы как военные найдем применение своим способностям. В Неаполе мы, к сожалению, никого не знаем, но граф де Нарбонн успокоил нас, сказав, что если не в Неаполе, так во всяком случае в Риме мы застанем ваши королевские высочества, и он оказал мне великую честь, поручив доставить письмо, которое я только что передал графу де Шатильону.

— Но как же случилось, сударь, что мы встретились с вами именно здесь и почему вы не привезли нам письмо раньше? — спросила принцесса.

— Мы действительно могли бы иметь честь вручить его вашим высочествам в Риме. Но, во-первых, вы находились у постели умирающей принцессы Софи и в эти горестные минуты не могли бы принять нас; во-вторых, мы знали, что за нами следит республиканская полиция, и боялись повредить вашим высочествам. У нас было немного денег; мы расходовали их бережно в ожидании более благоприятного времени, когда можно будет просить вашего покровительства. Неделю тому назад вы лишились ее королевского высочества принцессы Софи и решили уехать в Неаполь. Мы осведомились о намерениях ваших высочеств и накануне вашего отъезда отправились сюда, куда и прибыли вчера ночью. Увидев охрану, сопровождавшую вашу карету, мы сначала подумали, что все пропало. Но, напротив, Провидению угодно было, чтобы именно здесь вашей охране было приказано возвратиться в Рим. Мы пришли, чтобы предложить вашим королевским высочествам заменить ее. Если речь идет лишь о том, чтобы, служа вам, пожертвовать жизнью, так мы сумеем сделать это не хуже других и просим оказать нам предпочтение.

Молодой человек произнес последние слова с большим достоинством, а поклон, которым они сопровождались, был так изысканно-почтителен, что престарелая принцесса, обратясь к графу де Шатильону, заметила:

— Согласитесь, Шатильон, что вам встречалось немного дворян, которые изъяснялись бы с таким благородством, как этот юный корсиканец, хотя он всего лишь капрал.

— Простите, ваше высочество, — возразил Де Чезари, улыбнувшись ее оплошности, — caporale, то есть правителем провинции, был мой предок, а я, как и господин де Боккечиампе, имел честь служить в армии принца де Конде в чине лейтенанта артиллерии.

— Будем надеяться, что вы не пойдете в артиллерии по пути, избранному маленьким Буонапарте, вашим соотечественником.

Затем она обратилась к графу:

— Вот видите, Шатильон, все устраивается как нельзя лучше. В то время как мы остались без охраны, Провидение, по справедливому выражению господина де… господина де… Как вы себя назвали, друг мой?

— Де Чезари, ваше высочество.

— Провидение, как справедливо заметил господин Де Чезари, посылает нам другую охрану. По-моему, следует ею воспользоваться. Как вы думаете, сестрица?

— Как я думаю? Думаю, надо благодарить Бога за то, что он избавляет нас от якобинцев, чьи трехцветные плюмажи доводили меня чуть не до обморока.

— А я рада, что избавляюсь от их главаря, гражданина капрала Мартена, который постоянно докучал мне, ожидая распоряжений моего королевского высочества. И подумать только — мне приходилось ему улыбаться, в то время как я хотела бы свернуть ему шею! Сударь, — сказала она, обращаясь к Де Чезари, — можете представить мне своих товарищей. Право же, мне хочется поскорее с ними познакомиться.