На основании этого письма были начаты переговоры, но вскоре выяснилось, что Боккечиампе, захваченный в бою, скончался от ран.
Известие об этом прекратило переговоры.
Через месяц генералы Манкур и Дюма были переведены в замок Бриндизи.
Что касается Доломьё, то, когда Неаполь снова оказался под властью короля, его перевели в неаполитанскую тюрьму, где он подвергся самому суровому обращению.
Однажды он попросил тюремщика немного облегчить его положение, но тот отказал знаменитому ученому.
— Берегись, — сказал ему Доломьё. — Я чувствую, что при таком обращении не протяну и нескольких дней.
— А мне какое дело? — возразил тюремщик. — Я в ответе только за ваши кости.
После сражения при Маренго усилиями Бонапарта ученый был освобожден из плена; но во Францию он вернулся только для того, чтобы умереть.
На второе утро после прибытия в замок Бриндизи, когда генерал Дюма еще не встал с постели, в открытое окно его камеры влетел какой-то пакет и, проскочив между прутьями решетки, упал на пол.
Узник поднялся и подобрал пакет; он был перевязан бечевкой. Генерал разорвал бечевку и увидел, что в пакете содержатся два тома какой-то книги.
То был «Сельский лекарь» Тиссо.
Между первой и второй страницей первого тома вложена была записка, гласившая: «От калабрийских патриотов. Смотреть на слово „яд“».
Генерал нашел указанное слово, оно было дважды подчеркнуто.
Он понял, что его жизни угрожает опасность. Дюма спрятал оба тома, боясь, как бы их не отобрали; он стал часто перечитывать указанный ему параграф, стараясь выучить наизусть средства против различных способов отравления, которые могли применить к нему.
В своих «Мемуарах» мы уже опубликовали рассказ о пленении генерала Дюма, написанный им самим. После девятикратных попыток отравления он был обменен на генерала Макка (того самого, которого мы видели в качестве действующего лица этой истории) и возвратился во Францию умирать от рака желудка.
Генералу Манкуру всыпали яд в табак; он впал в безумие и умер в темнице.
Хотя эпизод этот слабо связан с нашим повествованием, мы привели его здесь, ибо считаем, что он достоин фигурировать на третьем плане нарисованной нами картины.
Прибыв в Спинаццолу, кардинал Руффо получил донесение о том, что четыреста пятьдесят русских солдат под командованием капитана Белли высадились в Манфредонии.
У них было одиннадцать пушек.
Кардинал тут же отдал письменное распоряжение позаботиться о том, чтобы этот маленький отряд, представляющий, как ни был он слаб, великую союзную державу, ни в чем не нуждался и был принят с почестями, приличествующими солдатам великого императора.
Вечером 29 мая кардинал прибыл в Мельфи и остановился там, чтобы отпраздновать день святого Фердинанда и дать короткий отдых своей армии.
«Провидению было угодно, — как сообщает летописец его жизни (все, что бы ни случилось с кардиналом, происходило, разумеется, поводе Провидения), — чтобы, ради придания еще большего блеска празднеству, в Мельфи неожиданно явился капитан Ахмет. С острова Корфу его прислал Кади-бей с бумагами от командующего оттоманской флотилией, гласившими, что великий визир отдал приказ всеми имеющимися средствами оказывать помощь королю Обеих Сицилии, союзнику Блистательной Порты. Поэтому Кади-бей спрашивал, нет ли возможности высадить несколько тысяч солдат в Апулии, чтобы вместе с русским отрядом бросить их против неаполитанских патриотов».
Стараясь ради кардинала Руффо, Провидение переусердствовало. Правда, получив римско-католическое воспитание, Руффо был лишен предрассудков, но все же он не без некоторых колебаний решился отправить в общий поход крест Иисуса Христа и полумесяц Магомета, не считая английских еретиков и русских схизматиков!
Такого не бывало со времен Манфреда, а ведь известно, что у Манфреда дело обернулось довольно скверно.
Итак, кардинал ответил, что помощь против Неаполя была бы полезна в том случае, если бы непокорный город упорствовал в своем неповиновении, однако сухопутный переход по побережью Адриатики долог и неудобен, и дело чрезвычайно облегчится, если турки соблаговолят избрать морской путь и отправятся с острова Корфу прямо в Неаполитанский залив, — это вопрос всего нескольких дней, особенно в мае, месяце наиболее благоприятном для навигации в Средиземном море. Турецкая флотилия могла бы остановиться в Палермо и там обо всем договориться с адмиралом Нельсоном и королем Фердинандом.
Ответ был вручен послу, которого кардинал пригласил к себе на ужин. Но тут возникло препятствие — вернее, затруднение другого рода. Турецкие офицеры из свиты капитана Ахмета не пили или, по крайней мере, не должны были пить вина. Кардинал возымел было идею устранить эту трудность, предложив им водку, но турки уладили дело еще проще: заявили, что, поскольку они прибыли для того, чтобы защищать христиан, им можно пить вино, как и христианам.
Благодаря этому нарушению не заповедей, а советов пророка (ибо Магомет не запрещал, а лишь советовал не употреблять вина) ужин прошел весьма весело, причем сотрапезники могли пить во здравие как султана Селима, так и короля Фердинанда.
На заре 31 мая санфедистская армия выступила из Мельфи, перешла через Офанто и прибыла в Асколи, где его преосвященство принял капитана Белли, ирландца, командующего русским отрядом. Четыреста пятьдесят русских благополучно прибыли в Монтекальвелло и были незамедлительно препровождены в укрепленный лагерь, который они прозвали фортом святого Павла.
Тут же был собран военный совет, решивший, что капитан Белли должен безотлагательно возвратиться в Монтекальвелло, а полковник Карбоне с тремя линейными батальонами и отрядом калабрийских стрелков выступит в авангарде русских войск. Для надзора за доставкой провианта был назначен особый комиссар по имени Апа, получивший самые строгие указания следить за тем, чтобы союзники короля Фердинанда ни в чем не терпели нужды.
Капитан Белли со своей стороны обещал (и выполнил обещание) оставить у моста в Бовино, куда 2 июня должен был прибыть кардинал, тридцать русских гренадеров, его почетных телохранителей.
Кардинал спешился у дворца герцога Бовино, где в качестве адъютанта Пронио его встретил барон дон Луис Ризеис.
Впервые кардинал получил достоверные сведения из Абруцци. Только теперь он узнал о троекратной победе, одержанной французами и неаполитанским гарнизоном при Сан Северо, Андрии и Трани, но узнал также и о поспешном их отступлении в Северную Италию по причине отзыва Макдональда. Роялистские главари, действовавшие в Абруцци, в провинциях Кьети и Терамо, просили распоряжений главного наместника.
Инструкции, переданные им через дона Луиса де Ризеиса, состояли в том, чтобы взять в тесное кольцо Пескару, где укрепился граф ди Руво. Всем остальным частям, не занятым блокадою, надлежало направиться к Неаполю, согласовывая свои передвижения с армией санфедистов.
Что же касается Терра ди Лаворо, она полностью оказалась во власти Маммоне, которому король писал, называя его «Дорогой генерал и друг мой», и Фра Дьяволо, которому королева послала перстень со своими инициалами и прядь своих волос!
CXXXVI
ВЫСОЧАЙШАЯ ПЕРЕПИСКА
По воззванию короля читатели могли судить о том, в какое смятение ввергла палермский двор весть о появлении в Средиземном море французского флота.
А теперь посвятим главу письмам королевы; прочитайте их своими глазами: они дополнят картину страха августейшей четы, а заодно дадут более ясное представление о том, как смотрела на события Каролина.
«17 мая.
Хочу поговорить с Вашим преосвященством о добрых и дурных известиях, нами полученных. Начну с печальной вести. Да будет Вам известно, что французский флот 25 апреля покинул Брест, прошел Гибралтарский пролив и 5 июня проник в Средиземное море, обманув бдительность английской флотилии, главнокомандующий которой вбил себе в голову, будто Директория задумала экспедицию в Ирландию, и, вообразив, что французы туда и направляются, нимало не обеспокоился их появлением. Так или иначе, французский флот миновал пролив в составе тридцати пяти кораблей, если считать наряду с линейными судами и все прочие. А между тем в надежде или уверенности, что две английские флотилии не могут упустить французов и Гибралтарский пролив, охраняемый адмиралами Бридпортом и Джервисом, закрыт для французского флота, лорд Нельсон разделил и подразделил свою эскадру таким образом, что оказался в Палермо с единственным английским линейным кораблем, да еще с одним португальским судном — иными словами, с двумя военными судами против двадцати двух или двадцати трех. Все это, как Вы понимаете, повергло нас в немалую тревогу, и мы отправили нарочных во все концы, чтобы собрать как можно больше кораблей в Палермо. Приходится полностью или частично снять блокаду Неаполя и Мальты, ибо Нельсону необходимо иметь здесь все силы, коими мы располагаем, дабы спасти нас от бомбардирования или нападения. Но прошло уже одиннадцать дней, однако ни одного французского паруса не видно, и я начинаю уповать на то, что республиканская эскадра направилась в Тулон, чтобы взять на борт десантные войска, и, следственно, у графа Сент-Винцента достанет времени соединиться с эскадрой лорда Нельсона, а две соединенные эскадры смогут не только оказать сопротивление французам, но и разбить их.
Сама я, поразмыслив, полагаю следующее: цель французской экспедиции в том, чтобы принудить нас снять осаду с Мальты, а оттуда двинуться в Египет, забрать Бонапарта и препроводить его в Италию. Как бы то ни было, это известие нас чрезвычайно встревожило.
Возможно также, что, заставив нас прекратить блокаду Неаполя, французский флот направится прямо на Константинополь, чтобы отвлечь силы русских и турок.
Следует учитывать и ту вероятность, что французскому флоту велено вынудить нас снять блокаду Неаполя, а потом забрать оттуда французские войска и, присоединив к ним несколько тысяч наших фанатиков, напасть на Сицилию. Но все эти операции требуют времени, так что у нас тоже будет время собрать эскадру Нельсона, которая соединится с флотилией графа Сент-Винцента, а тогда уж сможет сражаться против французов с равными силами. Остается единственное опасение, как бы флот, что стоит в Кадисе и после снятия блокады получит свободу передвижения, не явился сюда, увеличив таким образом численность наших врагов. Я лично думаю, что французы пойдут на все, чтобы достигнуть именно этого результата. Впрочем, через несколько дней мы будем знать, чего нам следует опасаться и на что надеяться. Во всяком случае, если нам посчастливится разбить эту эскадру, все будет кончено, потому что у французов нет другого флота, который они могли бы выставить против нас. Но кто может знать, что случится, если французский флот свалится нам на голову прежде, нежели Нельсон соединится с графом Сент-Винцентом?
А теперь перехожу к добрым вестям. Через посредство английского фрегата, который 5-го числа сего месяца вышел из Ливорно, нам стало известно, что французская армия была почти наголову разбита при Лоди, где произошло весьма кровавое сражение, вследствие чего имперские войска беспрепятственно вошли в Милан; народ встретил их восторженными криками, а французского коменданта осыпал бранью и оскорблениями. Наши союзники заняли также Феррару и Болонью, и русские перебили всех, кто после отступления оскорблял ни в чем не повинного великого герцога и членов его семьи. 5-го утром, в самый день отплытия фрегата, имперская армия должна была войти во Флоренцию и восстановить на престоле великого герцога. Кроме того, одна австрийская колонна двинулась на Геную, а другая — на Пьемонт, в крепостях которых засели французы. После всех этих побед у наших союзников осталось еще сорок тысяч свежих войск под командованием генерала Страссольдо, они готовы к бою, и, надеюсь, их будет достаточно, чтобы в недалеком будущем принести Италии избавление.
Я велела составить сводку всех этих событий, и, как только она будет напечатана, я перешлю ее Вашему преосвященству, а пока посылаю две копии обращенного к сицилийцам воззвания короля; оно будет распространено в провинции, поскольку в данный момент нам нежелательно чрезмерно разжигать страсти в столице.
Есть ли надобность говорить Вам, что я с великим нетерпением жду вестей от Вашего преосвященства? Заверяю Вас: все, что Вы делаете, восхищает меня — и глубина Ваших мыслей, и мудрость высказываний. Однако должна сказать, что не могу полностью разделить Вашего мнения насчет того, будто нам следует не замечать, позабыть главарей наших бунтовщиков, в особенности же когда Вы, Ваше преосвященство, договариваетесь до того, что надобно подкупить их наградами. И не потому я не разделяю такого мнения, что обуреваема духом мщения — страсть эта неведома моему сердцу, — и если я говорю с Вами так, словно желаю мстить, то лишь из величайшего презрения к этим негодяям, коих я ни во что не ставлю и кои не заслуживают ни того, чтобы переманить их на нашу сторону, ни того, чтобы их покупать, а напротив, их надо отделить от всего остального общества, которое они развращают. Примеры милосердия, прощения, а в особенности вознаграждения не только не внушили бы нации, столь подлой и столь испорченной, как наша[153], чувства признательности, благодарности, а, напротив, внушили бы ей сожаления, что не совершено было во сто крат более. С горечью говорю Вам, тут не может быть никаких колебаний: всех этих людей следует покарать смертью, в особенности же Молитерно, Роккаромана[154], Караччоло, Фредеричи и им подобных.
Что до всех прочих, их следует выслать и взять с них обязательство никогда более не возвращаться, а также письменное согласие, в том случае если они все-таки когда-либо вернутся, подвергнуться пожизненному тюремному заключению, а имущество свое увидеть конфискованным. Эти люди не укрепят сил французов, ибо у них недостанет ни духу, ни энергии сражаться вместе с французскими войсками; они не смогут усугубить наши бедствия по той же причине своей трусости, а мы таким образом избавимся от зловредного и безнравственного племени, которое никогда чистосердечно не примет нашу сторону, и потеря нескольких тысяч подобных негодяев — это лишь благо для государства, кое от них очистится; очищение же сие производите, основываясь не на доносах, а на фактах — таких, как оказание услуг врагам короля и отечества, заключение союзов с названными врагами; действуйте, говорю я, беспристрастно, невзвирая на положение в обществе и пол, не делая различия между благородным сословием и mezzo ceto, будь то даже женщины, не считаясь ни с родовитостью, ни с чем бы то ни было иным. В Америку их всех! В Америку или во Францию, если уж расходы чрезмерно велики.
А когда одни будут мертвы, а другие изгнаны — вот тогда мы сможем предать забвению совершенные ими гнусности. Но сперва, но сначала, но прежде всего я считаю необходимым проявить величайшую строгость, ибо предаться другому властителю есть не только вероломство, но и нарушение всех принципов религии и полное забвение долга. Посему я полагаю, что милосердие было бы роковой ошибкой, изменники сочли бы его нашей слабостью, а те люди, чья верность не поколебалась ни на миг, — несправедливостью. Следовательно, повторяю, ради будущего спокойствия и безопасности государства надо хорошенько очиститься от всего этого сброда, выдворение которого Францию не укрепит, зато, по крайней мере, обеспечит нам покой. И я настолько в этом убеждена, что предпочла бы даже оставить попытки перетянуть Неаполь на нашу сторону, а лучше дождаться, когда мы соберем достаточную армию, чтобы взять его штурмом, и тогда уж насильно и на указанных выше условиях произвести чистку — вновь и вновь повторяю это слово, потому что лишь оно ясно выражает мою мысль, — чистку, только одна она и может обеспечить нам спокойствие в будущем. Если сегодня Вы не располагаете необходимыми для подобных действий силами, я предпочитаю пока вовсе не возвращаться в мою столицу, чем вернуться, оставив в ней всю эту нечисть. Австро-русские армии приближаются к Неаполю. Лучше дождаться, когда прибудут русские, и вместе с ними отвоевать обратно наше королевство. Как бы то ни было, мое мнение таково, что нам должно принимать любую помощь, откуда бы она ни пришла. Но откуда бы ни явилась эта помощь, нам не следует, когда Неаполь будет взят, прощать тех людей, кои являются единственной причиной гибели королевства[155]… Да простит мне Ваше преосвященство столь настоятельные требования покарать преступников, но я желаю высказать Вам мои чувства и намерения, дабы в будущем Вы не могли сослаться на свое неведение. Впрочем, я надеюсь, что Ваше преосвященство знает, что надлежит делать и сделает это.
Да не заподозрит во мне Ваше преосвященство ни злого сердца, ни тиранического склада ума, ни мстительной души. Я готова благосклонно принять виновных и простить их; но я убеждена, что это означало бы гибель для королевства, тогда как суровость может оказаться для него спасением.
Прощайте. С великим нетерпением жду вестей от Вас и вестей добрых.
С искренней благодарностью и уважением остаюсь Вашим вечным и преданным другом.
Каролина».
