Поскольку все войско насчитывало, как мы уже сказали, всего лишь около шестисот человек, все хорошо слышали его голос.

— Друзья мои, — сказал Сальвато, — сегодня у нас славный день, ибо мы одержим победу там, где был разбит первейший народ в мире. Вы мужчины, солдаты, граждане, а не пешки в руках завоевателей, не орудия деспотизма каких-нибудь Камбизов, Дариев и Ксерксов. Вы несете народам, с которыми сражаетесь, свободу, а не рабство, свет, а не мрак. Так узнайте же, в какой край вы вступили и какие народы попирали ногами землю, по которой теперь шагаете вы.

Две тысячи сто двадцать лет тому назад на этих горах жило племя пастухов-самнитов. Они заставили римлян поверить, что захватят город Луцерию — сейчас он зовется Лючерой. Чтобы вовремя помочь городу, римлянам надо было пересечь Апеннины. Римские легионы отправились, предводительствуемые консулом Спурием Постумием; только, выйдя из Неаполя, куда мы сейчас идем, они следовали в обратную сторону, хоть и той же дорогой, какою мы собираемся идти. Достигнув узкого горного ущелья, где мы будем через два часа и где разбойники поджидают нас, римляне оказались меж двух высоких остроконечных утесов, покрытых густым лесом. Когда они дошли до самого узкого места долины, им преградила дорогу непроходимая стена срубленных и поваленных деревьев. Они захотели вернуться назад. Но самниты перерезали им обратный путь, стали забрасывать их со всех сторон тяжелыми глыбами, скатывая камни с вершины горы и давя римлян сотнями. Эту западню подготовил самнитский полководец Гай Понтий; однако, видя поражение римлян, он ужаснулся своему успеху, потому что за римскими легионами стояла целая армия, а за армией — Рим! Он мог уничтожить два легиона от первого до последнего солдата единственно тем, что сбрасывал на них сверху глыбы гранита. Остановив на время грозящую римлянам гибель, он пошел посоветоваться со своим отцом Гереннием.

Геренний был мудрец.

— Уничтожь их всех, — сказал он, — или отпусти с миром и честью. Убей врага или сделай его своим другом.

Но Гай Понтий не послушал этих мудрых советов. Он даровал римлянам жизнь, но при условии, что они пройдут под ярмом, сложенным из дубин, копий и дротиков своих победителей.

Римляне, чтобы отомстить за это унижение, начали истребительную войну против самнитов и закончили ее завоеванием всей страны.

Солдаты, сегодня вы увидите это место; оно теперь далеко не так страшно: острые скалы сгладились, время превратило их в отлогие холмы, а кустарник в два-три фута высотой заменил лес, покрывавший некогда всю местность.

Сегодня ночью, думая о вашем спасении, я переоделся крестьянином и сам обследовал этот край. Вы ведь верите мне, правда? Так вот, я говорю вам: там, где римляне были разбиты, мы одержим победу.

Крики «Ура!» и «Да здравствует Сальвато!» раздались со всех сторон. Солдаты, примкнув к ружьям штыки, запели «Марсельезу» и двинулись в путь.

Не доходя четверти льё до фермы, Сальвато дал приказ хранить полную тишину. Дальше дорога делала поворот.

Если только разбойники не выслали вперед дозорных, они не могли предугадать, в каком порядке движется войско Сальвато. Как раз на этом и строил расчет командир. Разбойники хотели захватить французов врасплох — показания часовых, стоявших у дороги, подтверждали, что план противника именно таков.

Офицеры заранее получили распоряжения. Вильнёв с тремя ротами, обойдя сад, залег во рву, по которому Сальвато смог добрых пятьсот шагов беспрепятственно следовать за четырьмя разбойниками, возвращавшимися к себе в лагерь; сам он расположился со своими шестьюдесятью гусарами за фермой; наконец, оставшиеся люди под предводительством майора, старого служаки, на чье хладнокровие можно было положиться, должны были проделать следующий маневр: сделать вид, что попали к разбойникам в засаду, некоторое время сопротивляться, а затем рассыпаться и увлечь врага за собою, создав видимость бегства, и отступать шаг за шагом до тех пор, пока не заманят врага в окружение своих отрядов. Все, что задумал Сальвато, было точно выполнено. После десятиминутной перестрелки, видя, что французы дрогнули, разбойники выскочили из своих укрытий, испуская громкие крики. Якобы испуганные огромным числом нападающих и стремительностью их натиска, французы, расстроив свои ряды, обратились в бегство. Крики и угрозы сопровождались гиканьем. Не сомневаясь, что французов ждет полное поражение, разбойники преследовали их в беспорядке и, не принимая никаких мер предосторожности, высыпали на дорогу. Вильнёв дал им пройти довольно далеко. Потом, вдруг поднявшись и сделав знак своим трем ротам встать, он дал приказ открыть огонь в упор, в результате чего полегло около двухсот человек. Тотчас же, на ходу перезаряжая оружие, люди Вильнёва беглым шагом устремились в тыл разбойникам, чтобы занять только что оставленные ими позиции. В это же время Сальвато и его шестьдесят гусаров, выскочив из-за фермы, бросились разбойникам наперерез и стали рубить саблями направо и налево. Раздался крик «Стой!» — мнимые беглецы повернулись и приняли на штыки мнимых победителей.

То было страшное побоище. Разбойники оказались окруженными и запертыми, как на арене, с одной стороны солдатами Вильнёва, с другой — майора, а в середине Сальвато и его шестьдесят гусаров рубили их и кололи, не давая ни мгновения передышки.

Пятьсот разбойников осталось лежать на поле боя. Те, кто сумел бежать, поднимались на вершину горы под двойным огнем, который производил среди них сильные опустошения. К одиннадцати утра все было кончено: Сальвато и его шестьсот человек (у него насчитывалось трое-четверо убитых и десяток раненых) продолжили беглым шагом свой путь на Неаполь, куда их призывал глухой гул пушек.

Едва армия Шампионне прошла первые четверть льё по дороге из Маддалони в Аверсу, как впереди показался всадник, несущийся навстречу во весь опор: это был князь Молитерно, бежавший от гнева лаццарони.

Как только лаццарони увидели трехцветное французское знамя над замком Сант’Эльмо, по всему Неаполю разнесся крик «К оружию!» и все, кто от Портичи до Поццуоли был в состоянии держать ружье, пику, палку, нож, все, от пятнадцатилетнего ребенка до шестидесятилетнего старика, устремились к городу с криком: «Смерть французам!»

Стотысячное население откликнулось на фанатичный призыв священников и монахов, которые с белым знаменем в одной руке и с распятием в другой молились у дверей храмов и на тумбах перекрестков.

Их страстные проповеди еще сильнее разжигали ненависть лаццарони к французам и якобинцам. Убийство якобинца или француза считалось делом, угодным Богу, каждый убитый лаццарони становился мучеником.

Уже пять или шесть дней это полудикое население, легко впадающее в ярость, упивалось кровью, грабежом и пожарами и дошло до той стадии бешеного исступления, когда человек, превратившись в орудие разрушения, думает только об убийстве, пренебрегая даже инстинктом самосохранения.

Едва до лаццарони дошла весть, что французы продвигаются к Неаполю сразу через Каподикино и Поджореале, где уже были замечены головные отряды двух колонн, тогда как облако пыли свидетельствовало о том, что третья колонна обогнула город, пересекла болота и по виа дель Пасконе подошла к мосту Магдалины, — словно электрический разряд потряс толпу и, подобная вихрю, она ринулась на все угрожаемые высоты.

Колонной французов, следовавшей по дороге из Аверсы, командовал генерал Дюфресс, заменивший Макдональда, который после переговоров с Шампионне, происходивших в Капуа, подал в отставку и теперь, словно взмыленный боевой конь на вынужденном отдыхе, с трепетом прислушивался к звукам трубы и барабана.

Генерал Дюфресс имел в своем распоряжении Этторе Карафу, этого Кориолана Свободы, во имя великой богини объявившего войну деспотизму.

Колонна, шедшая через Каподикино, находилась под начальством Келлермана, имевшего у себя генерала Руска (того, кто на глазах у автора этих строк упал мертвым при осаде Суасона в 1814 году: пушечным ядром ему снесло голову).