— Даже прекрасному Роккаромана? — спросила Эмма, улыбаясь.

— Роккаромана искупил свою вину, перейдя к нам, — отвечала королева. — Но не об этом речь. Слушай! — продолжала она, вновь прижимая Эмму к своей груди. — У меня остается одна надежда, и, как я уже сказала, это надежда на тебя.

— Но, моя прекрасная королева, — сказала Эмма, отводя рукою волосы Каролины и целуя ее в лоб, — если все зависит от меня, значит, ничего не потеряно.

— От тебя… и от Нельсона, — произнесла королева.

Самые уверенные речи не были бы столь красноречивы, как улыбка, которою Эмма ответила на эти слова.

— Нельсон не подписывал договор, — продолжала Каролина. — Надо, чтобы он отказался его ратифицировать.

— Но я думала, что ввиду его отсутствия капитан Фут подписал за него?

— Вот именно! А теперь он скажет, что не давал ему таких полномочий, а значит, капитан Фут не имел права этого делать.

— И что же? — спросила Эмма.

— А то, что ты должна добиться от Нельсона — тебе нетрудно сделать это, чаровница, — добиться, чтобы он поступил с этим договором о капитуляции так же, как поступила я: разорвал его в клочки.

— Попробуем, — промолвила леди Гамильтон с улыбкой сирены. — Но где же Нельсон?

— Крейсирует вблизи Липарских островов, ожидает Фута с моими приказаниями. Ну что ж, их отвезешь ему ты. Как ты думаешь, рад он будет тебя видеть? Станет он оспаривать эти приказания, если они слетят с твоих губок?

— А каковы приказания вашего величества?

— Никаких договоров, никакой пощады. Понятно? Например, какой-нибудь Караччоло, который оскорбил нас, предал меня! Неужели этот человек живым и невредимым уедет, может быть, во Францию, поступит там на службу и вернется, чтобы высадить французов в любом незащищенном уголке королевства! Разве ты, как и я, не хочешь, чтобы он умер?

— Я хочу всего, чего желает моя королева.

— Так вот, твоя королева, хорошо знающая твое доброе сердце, хочет от тебя клятвы не поддаваться ни на какие мольбы, ни на какие заклинания. Дай слово, что, даже если ты увидишь у своих ног матерей, сестер, дочерей осужденных, ты ответишь, как ответила бы я сама: «Нет, нет, нет!»

— Клянусь, дорогая моя королева, быть столь же безжалостной, как вы.

— Прекрасно, это все, что мне надо. О милая владычица моего сердца! Тебе я буду обязана самым дорогим алмазом в моей короне — моим достоинством. Ибо, клянусь тебе в свою очередь, если бы этот позорный договор был соблюден, я никогда не вернулась бы в мою столицу.

— А теперь, — сказала, смеясь, Эмма, — все устроено, кроме одной мелочи. Сэр Уильям не стесняет моей свободы, но все-таки не могу же я совсем одна носиться по морям и явиться к Нельсону без него.

— Это я беру на себя, — отвечала королева. — Я дам ему письмо к Нельсону.

— А что вы дадите мне?

— Во-первых, поцелуй (королева страстно впилась губами в уста Эммы), а потом все, что тебе угодно.

— Хорошо, — сказала Эмма, поднимаясь. — Сочтемся после моего возвращения.

И она церемонно присела перед королевой:

— Ваша покорная служанка будет готова, как только прикажет ваше величество.

— Нельзя терять ни минуты, я обещала этому болвану-англичанину через час дать ответ.

— Увижусь ли я еще раз с королевой?

— Я попрощаюсь с тобой только тогда, когда ты будешь садиться в лодку.

Как и предвидела королева, ей без труда удалось уговорить сэра Уильяма взять на себя доставку ее приказа адмиралу, и ровно через час она предложила капитану Футу принять на борт «Sea-Horse» сэра Уильяма.

Сэр Уильям вез ее письменные распоряжения, но настоящий приказ получила между двумя поцелуями Эмма и тем же манером должна была передать его Нельсону.

Королева, как и обещала, рассталась с леди Гамильтон лишь на набережной Палермо и махала ей платком до тех пор, пока судно не растворилось в вечерних сумерках.

Вот таким образом сэр Уильям Гамильтон и Эмма Лайонна оказались на борту «Громоносного».

По письму, полученному кардиналом, читатель может судить, что прекрасная посланница преуспела в своей миссии.

Войдя в каюту английского адмирала, кардинал Руффо быстро оглядел находившуюся там пару.

Сэр Уильям сидел в кресле перед столом, на котором были чернила, перья, бумага, а на этой бумаге валялись клочья разорванного королевой договора о капитуляции.

Эмма Лайонна лежала на канапе и, поскольку стояло жаркое время года, обмахивалась веером из павлиньих перьев.

Нельсон вошел после кардинала, указал ему на кресло, а сам сел напротив него на пушечный лафет — воинственное украшение каюты.

При виде Руффо сэр Уильям встал, но Эмма Лайонна ограничилась легким наклоном головы.

Несмотря на тридцать приветственных пушечных выстрелов, прием, оказанный кардиналу на палубе экипажем корабля, был не слишком вежливым, и, если бы Руффо понимал речь матросов так же хорошо, как книжный язык Попа и Мильтона, он наверняка подал бы адмиралу жалобу за оскорбление своего облачения и своей особы, ибо самое мягкое выражение матросов по его адресу (которое Нельсон, казалось, не услышал) было: «В воду папистского омара!»

Руффо с кисло-сладкой миной приветствовал супругов и обратился к английскому послу:

— Сэр Уильям, рад встретить вас здесь не только потому, что вы послужите — по крайней мере надеюсь на это — переводчиком мне и милорду Нельсону, но и потому, что письмо, которое имела честь направить мне ваша милость, делает причастным к вопросу и вас, и правительство, представляемое вами.

Сэр Уильям поклонился.

— Соблаговолите, ваше преосвященство, сказать милорду Нельсону то, что вам угодно ответить на это письмо, и я почту за честь как можно точнее перевести его милости ответ вашего преосвященства.

— Я отвечу, что если бы милорд прибыл в бухту Неаполя раньше или был бы лучше осведомлен о происшедших здесь событиях, то, вместо того чтобы выразить неодобрение договору о капитуляции, подписал бы его, как я, и вместе со мною.

Сэр Уильям перевел сказанное Нельсону, и тот с улыбкой отрицательно покачал головой.

Это не требовало перевода. Руффо прикусил губу.

— Тем не менее, я продолжаю думать, что милорд Нельсон или ничего не знает, или кто-то подал ему дурной совет. Так или иначе, мне следует просветить его милость в отношении капитуляции.

— Так просветите же нас, господин кардинал. В любом случае это не представит затруднений. Ведь наставление словом и примером входит в ваши обязанности.

— Постараюсь, — отвечал Руффо с тонкой улыбкой, — хотя, к моему сожалению, я говорю с еретиками, а это, сами понимаете, отнимает у меня половину надежды на успех.

Теперь настал черед сэра Уильяма прикусить губу.

— Говорите, мы вас слушаем, — произнес он.

Кардинал заговорил по-французски — впрочем, и до сих пор разговор шел только на этом языке, — и начал излагать события 13 и 14 июня. Он рассказал о страшном сражении со Скипани, о том, как оборонялись аббат Тоскано и его калабрийцы, которые предпочли погибнуть, но не сдались. С поразительной точностью пересказал он события день за днем, начиная с 14 июня и вплоть до смертоносной вылазки в ночь с 18-го на 19-е, когда республиканцы заклепали пушки, расположенные у Виллы, уничтожили до последнего человека албанский батальон, завалив трупами улицу Толедо, а сами потеряли лишь какую-то дюжину человек. Он дошел до того момента, когда понял, что необходимо сделать передышку и подписать перемирие, потому что вторичное поражение привело бы санфедистов к полному разброду, а они, надобно признаться, и без того скорее грабители, чем солдаты, умеющие сохранять боевой дух как при удаче, так и при неудаче. Кардинал добавил, что он узнал от самого короля о пребывании в Средиземном море франко-испанского флота и опасался, как бы этот флот не направился к Неаполю, поставив, таким образом, под сомнение все их дело. Ввиду этой угрозы он и поторопился заключить перемирие, ибо желал заполучить форты в свои руки и держать их в боевой готовности для обороны порта. Наконец, прибавил кардинал, завершая свою речь, договор о капитуляции был заключен честно и добровольно с обеих сторон, поэтому следует свято чтить его, а действовать иным путем значило бы нарушить международное право.