Тут двенадцать лодок с капуцинами образовали широкий полукруг от носа до кормы «Минервы», оставив свободным большое пространство между лодками и фрегатом.

Караччоло взглянул на своего бывшего матроса и, видя, что тот полон решимости, все же счел нужным спросить:

— Итак, ты по-прежнему непоколебим?

— Больше чем когда-либо, адмирал, — отвечал тот.

— Не снять ли тебе рясу и веревку? Так было бы хоть шансов больше.

— Никак нельзя, адмирал, ведь обет матроса должен выполнить монах.

— Не хочешь ли оставить какие-либо распоряжения на случай неудачи?

— В случае неудачи прошу ваше превосходительство распорядиться, чтобы за упокой моей души была отслужена месса. Они клянутся отслужить их сотни, но я их знаю, шельмецов. Умри я — ни один и пальцем не шевельнет, чтобы вытащить меня из чистилища.

— Я отслужу не одну, а целых десять месс.

— Обещаете?

— Клянусь честью адмирала!

— Большего и не требуется. Кстати, командир, вам-то оно все равно, так я уж попрошу вас: распорядитесь, чтобы мессы служили не по Эспозито, а по брату Миротворцу. В Неаполе такое множество Эспозито, что мессы на ходу перехватят и сам Господь в них не разберется.

— Значит, теперь ты зовешься фра Пачифико?

— Так точно, ваша светлость. Это имя — узда, которую я сам наложил на прежний свой нрав.

— А ты не боишься, что, напротив, Господь, еще не успевший тебя оценить, не узнает тебя под новым именем?

— Тогда, ваша светлость, святой Франциск, которого я собираюсь прославить, укажет на меня перстом; я ведь умру в его рясе, опоясанный его веревкой.

— Будь по-твоему. Во всяком случае, насчет месс не сомневайся.

— Да уж раз адмирал Караччоло сказал «Я сделаю!», так это верней, чем если бы другой сказал «Я сделал!» — отвечал монах. — А теперь, адмирал, я весь к вашим услугам.

Караччоло понял, что в самом деле настало время действовать.

— Внимание! — крикнул он так громко, что его услышали не только на фрегате, но и во всех уголках взморья.

Затем боцман извлек из своего серебряного свистка резкий звук, за который последовали продолжительные переливы.

Не успели эти звуки замереть, как фра Пачифико, нимало не стесненный своей рясой, устремился к вантам левого борта, чтобы быть на виду у зрителей, и с проворством, доказывавшим, что послушничество ничуть не повредило его матросской ловкости, добрался до грот-марса, пролез в его отверстие, бросился к грот-салингу, не останавливаясь здесь, перешел на брам-стеньгу и, подбадриваемый поощрительными криками, которые понеслись со всех сторон, когда зрители увидели, как монах перелетает с троса на трос, поднимается по грот-бом-брам-стеньге, что уже было сверх обещанного, и, не колеблясь, не задерживаясь, с возгласом «Святой Франциск, помоги!» кидается в море.

У всех вырвался громкий крик. Многие из собравшихся рассчитывали стать свидетелями всего лишь нелепого зрелища, а на деле оно приняло величественный характер, как всегда бывает, когда на карту ставится человеческая жизнь и исполнитель трюка мужественно играет свою роль. За общим восклицанием, выражавшим ужас, любопытство и восторг, последовала тишина, вызванная страхом; каждый ждал появления монаха на поверхности воды и боялся, как бы тот, подобно шиллеровскому герою, не остался на дне.

Прошли три секунды, показавшиеся зрителям тремя веками, и ни малейший звук не нарушил тишины. Вдруг присутствующие увидели, что волна, еще не улегшаяся после погружения фра Пачифико, снова разверзлась и появилась его бритая голова, а он, едва вынырнув из воды, громовым голосом возгласил хвалу и благодарение своему покровителю:

— Слава святому Франциску!

Как только он показался на поверхности, четверо гребцов одним взмахом весел подошли к нему. Те двое, у кого руки были свободны, подхватили монаха и ловко вытащили из воды. Капуцины со всех лодок дружно запели «Te Deum laudamus», матросы прокричали троекратное «ура», зрители же, стоявшие на молу и набережной, глядящие из окон домов, разразились приветственными возгласами и рукоплесканиями, которые в Неаполе доходят до неистовства при всяком торжестве, а когда дело касается решения какого-нибудь религиозного вопроса — прославления особо чтимой статуи Мадонны или любимого святого, — восторги толпы принимают совершенно фантастический размах.

После описанного нами зрелища легко понять, что на капуцинов монастыря святого Ефрема было обращено всеобщее внимание и обитель их прославилась.

Что же касается самого фра Пачифико, то с этого дня он стал кумиром неаполитанского простонародья. Не было человека — мужчины, женщины, ребенка, — который бы не знал его и не считал если не святым, так, во всяком случае, избранником Господним.

Популярность его тотчас же сказалась на сборе пожертвований. Сначала новоиспеченный монах исполнял свои обязанности, как и его собратья по другим нищенствующим орденам, с мешком за плечами. Но за час странствий по улицам Неаполя его мешок уже оказывался полным; он стал брать два мешка, но и второй через час тоже переполнялся. Поэтому однажды, возвратясь в монастырь, фра Пачифико объявил, что, будь в его распоряжении осел и имей он возможность продолжить обход до Старого рынка, до Маринеллы и до Санта Лючии, к вечеру он привозил бы на осле немалую поклажу из фруктов, овощей, рыбы, мяса — словом, всякого рода снеди, притом самой отборной, отменного качества.

Пожелание его было принято к сведению; братия собралась, и после краткого обсуждения вопроса мудрейшими монахами, обсуждения, в ходе которого заслуги фра Пачифико были высоко оценены, все единодушно проголосовали за покупку осла. На это было ассигновано пятьдесят франков, причем фра Пачифико предоставили выбрать осла по своему усмотрению.

Решение это было принято в воскресенье. Фра Пачифико не стал терять время; на другой же день, в понедельник, то есть в первый из трех дней недели, когда на неаполитанском базаре продают скот (это бывает также по четвергам и субботам), фра Пачифико отправился к Порта Капуана, где происходит торг, и выбрал могучего абруццского ciuccio[39].

Хозяин хотел за него сто франков, и справедливо будет заметить, что цена эта была умеренной. Но фра Пачифико заявил продавцу, что, согласно привилегии, дарованной его ордену, о чем такому доброму христианину подобает знать, монаху достаточно было бы положить свой пояс на спину животного и произнести слова «святой Франциск», как осел стал бы его собственностью, поскольку он, фра Пачифико, — посланец святого. А тогда совершенно излишне было бы платить за осла пятьдесят франков, которые он добровольно предлагает продавцу. Продавец согласился с доводами монаха и признал законными права святого, но так как ему все же казалось, что честь послужить святому Франциску не вполне возмещает потерю пятидесяти франков, он попытался отговорить фра Пачифико от его выбора, уверял его, как друг, что лучше бы ему присмотреть другого осла, ибо тот, которого он облюбовал, страдает досадной особенностью — ему свойственны решительно все недостатки, присущие ослиному племени: он прожорлив, упрям, похотлив, норовист, любит поваляться, ни с того ни с сего брыкается, не терпит на себе никакой ноши и годен, в общем-то, только для продолжения рода. Поэтому, чтобы воздать должное сразу всем порокам, которыми наделено злосчастное животное, хозяин после долгих размышлений присвоил ему имя Джакобино — единственное, которого тот достоин, и единственное, достойное его.

Излишне разъяснять, что кличка эта соответствует французскому «якобинец».

Фра Пачифико радостно вскрикнул. Порою в нем давал себя знать его прежний норов: возникала настоятельная потребность ссориться, бранится, драться, как в те времена, когда он был матросом. Строптивый осел по имени Джакобино! Ему ниспосылается спасение души, и как раз в то время, когда он меньше всего на это рассчитывал! С такой зловредной скотиной у него будет множество законных поводов приходить в ярость, а когда гневу потребуется изливаться в определенных действиях, вместо того чтобы ограничиваться бранью, он теперь будет знать, кого лупить! Итак, все к лучшему в этом лучшем из миров — вплоть до красноречивого имени, данного ослу его хозяином.