Все политические вопросы померкли перед этим главным — религиозным.

Сальвато, отвечавший за спокойствие в городе, уверенный в своих калабрийцах, расставил их в боевом порядке, чтобы предотвратить возможность мятежа, но ничем не стеснять волю святого. Отважный до безрассудства и пылкий юный патриот, вероятно, не прочь был бы одним ударом покончить с реакционной партией, которая явно была как никогда деятельна и возбуждена.

Однажды вечером Микеле предупредил Сальвато, что, по словам Ассунты, узнавшей это от своих братьев и старого Бассо Томео, группа заговорщиков-монархистов назначила на следующий день переворот наподобие попытки, предпринятой Беккерами. Сальвато принял решение немедленно: он велел Микеле поставить под ружье всех его людей, направил пятьсот его лаццарони вместе с калабрийцами в аристократические кварталы, а остальным отрядам лаццарони и тысяче калабрийцев поручил охрану старого города и стал спокойно ждать развития событий.

Все было тихо. Но на заре, непонятно каким образом, тысяча домов оказалась отмечена красными крестами.

То были дома, предназначенные для грабежа.

На дверях трех-четырех сотен зданий над крестом стоял черный знак, похожий на точку над i.

То были дома, обреченные резне.

Угрозы эти, предвещавшие беспощадную войну, не произвели никакого впечатления на Сальвато, чья суровая доблесть лишь закалялась, сталкиваясь с препятствиями, и сокрушала их, не опасаясь, что может быть сокрушена сама.

Он обратился к Директории, и она по его предложению издала декрет, согласно которому все граждане, кроме лаццарони, способные носить оружие, призывались в национальную гвардию; это касалось и государственных служащих (за исключением вынужденных оставаться на своем посту членов Директории и четырех министров), ибо кому же, как не людям, причастным к управлению городом, следовало подать пример мужества и патриотизма, сражаясь в первых рядах.

Облеченный всею полнотой власти для подавления роялистского мятежа, Сальвато велел арестовать более трех тысяч подозрительных лиц, в том числе второго брата кардинала Руффо; триста главарей были препровождены в Кастель делл’Ово либо в Кастель Нуово, причем Сальвато приказал заминировать обе крепости и, если у Республики недостанет сил для их защиты, взорвать эти замки вместе с узниками; он распустил слух, будто намеревается прорыть под городом подземные ходы и набить их порохом, — словом, Сальвато хотел, чтобы роялисты поняли: если Руффо станет упорствовать в своем намерении отвоевать Неаполь для короля, ему предстоят не рыцарские сражения, а истребительная война; роялистов ждет та же судьба, что и республиканцев, — смерть.

Наконец, по настоянию Сальвато, чья пылкая душа, казалось, зажигала своим пламенем всех окружающих, вооружились патриотические общества; они назначили офицеров из своих рядов, а командиром выбрали храброго швейцарского полковника по имени Джузеппе Вирц. В прошлом этот человек служил Бурбонам, но на его слово можно было положиться.

Пока разворачивались все эти события, подошел день чуда. Легко понять, с каким нетерпением ждали этого дня приверженцы Бурбонов и с каким трепетом следили за его приближением малодушные люди из лагеря патриотов.

Надо ли говорить, что сердце бедной Луизы полнилось ужасной тревогой, ведь она жила лишь одним Сальвато и ради Сальвато, а он только чудом оставался жив среди вражеских кинжалов, которых уже однажды столь счастливо избежал; но на все страхи возлюбленной у него был один ответ:

— Успокойся, дорогая, в Неаполе осмотрительнее всего — быть храбрым.

Хотя Луиза уже давно никуда не выходила, в день чуда она на рассвете была в церкви святой Клары и молилась перед оградой алтаря. Образованность не убила в ней неаполитанских суеверий: она истово веровала в святого Януария и в его чудо.

Но, молясь о свершении чуда, она, в сущности, молилась за Сальвато.

Святой Януарий внял ее мольбе. Едва лишь члены Директории, Законодательного корпуса и выборные чиновники, одетые в форменное платье, вошли в церковь, едва кавалерия и пехота национальной гвардии тесными рядами встали у дверей, как чудо свершилось. Святой Януарий положительно оставался верен своим убеждениям, он по-прежнему был якобинцем.

Луиза вернулась домой, благословляя святого Януария и более чем когда-либо веруя в его могущество.

Как помнит читатель, мы оставили кардинала Руффо в Альтамуре. 24 мая, после двухнедельной передышки, он двинулся дальше, прошел через Гравину, Поджорсини, Спинаццолу, миновал Венозу, родину Горация, затем Мельфи, Асколи и Бовине.

Да будет дозволено пишущему эти строки задержаться на одном эпизоде, который связывает с историей Неаполя историю его собственной семьи.

Во время пребывания в Альтамуре кардинал получил письмо, помеченное городом Бриндизи, от ученого Доломьё. Ученый находился под арестом в крепости этого города вместе с двумя генералами: Манкуром и Александром Дюма, моим отцом.

Вот как обстояло дело.

Генерал Дюма, вследствие ссоры с Бонапартом, испросил позволение вернуться во Францию и получил его.

И вот 9 марта 1799 года он отплыл из Александрии на зафрахтованном им небольшом судне, на котором предложил места на борту двум своим друзьям, генералу Манкуру и ученому Доломьё.

Судно называлось «Прекрасная мальтийка», поскольку капитан был мальтиец, и ходило под нейтральным флагом.

Имя капитана было Феликс.

Судно требовало ремонта. Договорились, что он будет произведен за счет нанимателей. Оценщики определили расходы в шестьдесят луидоров; капитан Феликс получил сто, заявил, что все починки произведены, и, приняв его слова на веру, путешественники вышли в море.

Но никакого ремонта сделано не было.

В сорока льё от Александрии «Прекрасная мальтийка» дала течь. К несчастью, возвратиться в порт было невозможно из-за противного ветра. Решили продолжить плавание под всеми парусами, однако, чем быстрее двигалось суденышко, тем больше оно оседало.

На третий день положение стало почти безнадежным.

Сбросили в море десять пушек, составлявших вооружение корабля, потом девять арабских коней, которых генерал Дюма вез с собой во Францию, отправили за борт груз кофе и наконец туда же кинули принадлежавшие пассажирам сундуки с вещами.

Но, несмотря на это, корабль все больше погружался в воду. Определили широту, и выяснилось, что судно находится у самого входа в Адриатическое море. Тогда решено было зайти в ближайший порт — им оказался Таранто.

Земля показалась на горизонте на десятый день. И весьма кстати — еще сутки, и корабль пошел бы ко дну.

С самого отплытия из Египта лишенные связи с внешним миром, пассажиры не знали, что Неаполь находится в состоянии войны с Францией.

Пристали к островку, приблизительно в одном льё от Таранто, и генерал Дюма послал капитана к коменданту города, велев объяснить ему, в каком бедственном положении находятся пассажиры, и просить у него помощи.

Капитан привез устный ответ тарантского коменданта: тот приглашал французов без всяких опасений высадиться на сушу.

После этого «Прекрасная мальтийка» снова вышла в море и через каких-нибудь полчаса уже входила в порт Таранто.

Пассажиры один за другим спустились на берег; их обыскали, собрали всех в одно помещение и тут, наконец, объявили им, что их задерживают как военнопленных.

На третий день главным узникам, то есть генералам Манкуру и Дюма вместе с Доломьё, выделили особую камеру.

И тут Доломьё от своего имени и от имени товарищей написал кардиналу Руффо: он выразил протест против подобного попрания международного права и заявил, что они стали жертвами предательства.

Кардинал ответил, что, не входя в обсуждение вопроса о том, имел ли право король Неаполя задержать французских генералов и их спутников в качестве военнопленных, он лишь ставит г-на Доломьё в известность, что продолжать путешествие по суше им невозможно, поскольку он, кардинал, не в состоянии обеспечить французам достаточно надежного эскорта, который помешал бы населению лежащей на их пути Калабрии, целиком взбунтовавшейся против французских войск, растерзать путешественников; отправить же их на родину морем он не имеет права без разрешения на то англичан, и единственное, что он может сделать, — это доложить о положении путников королю и королеве. Кардинал добавлял, что советует генералам Манкуру и Дюма переговорить с главнокомандующими Неаполитанской и Итальянской армий об обмене узников на полковника Боккечиампе, недавно взятого в плен французами, ибо король Неаполя больше дорожит синьором Боккечиампе, чем всеми другими пленными неаполитанскими генералами во Франции и Италии.