Мужчины одновременно и даже каким-то одинаковым движением повернулись к леди Гамильтон, носительнице верховной воли королевы: после того как обе стороны предъявили свой ультиматум, следовало узнать, каково последнее слово Каролины.
Эмма Лайонна поняла этот молчаливый вопрос.
— Разорвать подписанный договор, — ответила она. — А когда договор будет разорван, привести мятежников к покорности силой, если они не сдадутся добровольно.
— Готов повиноваться, — сказал Нельсон, — но если у меня останутся только мои собственные силы, я могу рассчитывать лишь на свою преданность, не будучи в состоянии утверждать, что эта преданность приведет к цели, которую королева поставила перед собой.
— Милорд, милорд! — произнесла Эмма с упреком.
— Найдите средство, я берусь его применить.
Сэр Уильям с минуту подумал. Постепенно лицо его стало проясняться: он придумал средство.
Мы оставляем на суд потомства адмирала, дипломата и фаворитку, которые не поколебались то ли ради личной мести, то ли во имя угождения ненависти королевской четы воспользоваться уловкой, о какой нам сейчас предстоит рассказать.
Когда сэр Уильям изложил свой план, Эмма одобрила его, а Нельсон взялся исполнить, британский посол написал кардиналу письмо; мы его приводим дословно.
В данном случае нет риска ошибиться при переводе, ибо написано оно было по-французски.
Вероятно, послание это было составлено ночью после визита Мишеру, поскольку оно датировано следующим днем. Письмо гласило:
«На борту „Громоносного“, в бухте Неаполя,
26 июня 1799 года.
Ваше преосвященство,
милорд Нельсон просил меня уверить Вас, что он решил не предпринимать ничего такого, что могло бы нарушить перемирие, предоставленное Вашим преосвященством крепостям Неаполя.
Имею честь быть, и пр.
У. Гамильтон».
Как обычно, письмо повезли к кардиналу капитаны Трубридж и Болл, постоянные посланцы Нельсона.
Кардинал прочитал послание и в первую минуту, казалось, был весьма доволен одержанной победой; но, боясь какого-либо скрытого смысла, умолчания, ловушки, быть может таящейся в письме, счел нужным спросить английских офицеров, не поручено ли им сообщить ему что-либо дополнительно на словах.
— Нам велено, — отвечал Трубридж, — подтвердить от имени адмирала то, что написано английским послом.
— Не дадите ли вы мне более подробное письменное истолкование текста депеши? Все, на мой взгляд, было бы достаточно ясно, если бы речь шла лишь о моем собственном спасении; но не добавите ли вы к нему несколько слов, что успокоили бы меня относительно судьбы патриотов?
— Мы заверяем ваше преосвященство от имени милорда Нельсона, что он никоим образом не станет препятствовать погрузке мятежников на суда.
— Не взыщите, — сказал кардинал, полагавший, что было бы неучтиво выказывать слишком большое недоверие, — если я попрошу вас повторить письменно те заверения, которые вы дали мне устно.
Без малейших возражений Болл взял перо и написал на квадратном листке бумаги в том порядке и в той форме, в которой мы представляем их читателям, следующее:
«Капитаны Трубридж и Болл
уполномочены милордом Нельсоном
заявить его преосвященству кардиналу Руффо,
что милорд не станет препятствовать
посадке на корабли мятежников
и лиц, составляющих гарнизон
Кастель Нуово и Кастель делл’Ово».
Ничего не могло быть или, по меньшей мере, выглядеть яснее, чем эта записка; кардиналу оставалось только попросить господ офицеров ее подписать.
Но Трубридж отказался, ссылаясь на то, что не уполномочен на подобные действия.
Руффо показал капитану Трубриджу письмо сэра Уильяма, написанное за два дня до того, 24 июня: там была фраза, казалось бы, напротив, дающая посланцам самые широкие полномочия.
Но Трубридж возразил:
— Верно, однако наши полномочия распространяются на военные дела, а не на дипломатию. К тому же, что может прибавить наша подпись, раз документ написан нашей рукою?
Руффо более не настаивал. Ему казалось, что он принял все возможные меры предосторожности.
Итак, приняв на веру письмо посла, в котором говорилось, что «милорд решил не предпринимать ничего такого, что могло бы нарушить перемирие», доверившись записке Трубриджа и Болла, обещавших его преосвященству, что «милорд не станет препятствовать посадке на корабли мятежников», но все же, несмотря на это двойное заверение, желая снять с себя всю ответственность, кардинал велел Мишеру проводить обоих капитанов в замки, ознакомить комендантов с содержанием письма и вытребованной им записки и, в случае если коменданты сочтут эти гарантии удовлетворительными, незамедлительно договориться с ними о порядке исполнения условий капитуляции.
Мишеру вернулся через два часа и доложил кардиналу, что все, слава Богу, завершилось полюбовно и к общему удовлетворению.
CLXVI
КАРФАГЕНСКОЕ ВЕРОЛОМСТВО
Кардинал был так доволен столь непредвиденно счастливым разрешением этого опасного спора, что 27 июня утром отслужил «Te Deum» в церкви дель Кармине со всею соответствующей обстоятельствам торжественностью.
Прежде чем отправиться в церковь, он написал письмо лорду Нельсону и сэру Уильяму Гамильтону, в котором выражал самую искреннюю признательность за то, что они соблаговолили ратифицировать договор и этим вернули спокойствие городу, особенно же его, кардинала, совести.
Гамильтон ответил следующим посланием, написанным опять-таки по-французски:
«На борту „Громоносного“, 27 июня 1799 года.
Ваше преосвященство!
Письмо, коим Вы меня удостоили, я прочел с величайшим удовольствием. Все мы равно потрудились для короля и правого дела; но имеются различные способы доказывать, соответственно характеру каждого, свою преданность. Слава Богу, все идет хорошо, и я могу заверить Ваше преосвященство, что милорд Нельсон поздравляет себя с решением не препятствовать Вашим мерам, но, напротив, всеми средствами данной ему власти содействовать завершению предприятия, кое Ваше преосвященство так умело вели доныне при столь критических обстоятельствах.
Милорд и я будем почитать себя счастливыми, если нам удалось внести хоть малую лепту в дело служения Их Сицилийским Величествам, а также вернуть Вашему преосвященству на миг утерянный покой.
Милорд просит меня поблагодарить Ваше преосвященство за письмо и передать Вам, что он примет в подходящее к тому время все необходимые меры.
Имею честь быть, и пр.
У. Гамильтон».
А теперь вспомним, что ранее мы уже познакомились с несколькими письмами Фердинанда и Каролины к кардиналу Руффо и видели, какими уверениями в неизменном уважении и вечной признательности оканчивались эти послания, подписанные двумя коронованными особами, обязанными кардиналу спасением их королевства.
Может быть, читателям интересно, что означали эти чувствительные излияния в переводе на язык дела?
Тогда пусть они не сочтут за труд прочитать следующее послание сэра Уильяма Гамильтона к генерал-капитану Актону, датированное тем же днем.
«На борту „Громоносного“,
бухта Неаполя, 27 июня 1799 года.
Милостивый государь!
Из моего последнего письма Вашему превосходительству должно было стать ясно, что кардинал и лорд Нельсон далеки от согласия. Но по здравом размышлении лорд Нельсон поручил мне вчера утром написать его преосвященству, что он ничего не предпримет, чтобы нарушить перемирие, которое его преосвященство счел возможным заключить с мятежниками, засевшими в Кастель Нуово и Кастель делл’Ово, и что его светлость готов всемерно способствовать с помощью вверенного его командованию флота делу служения Его Сицилийскому Величеству. Это дало наилучшие результаты. Неаполь был сам не свой от страха, как бы Нельсон не нарушил перемирие, а сегодня все спокойно. Кардинал договорился с капитаном Трубриджом и Боллом, что мятежники Кастель Нуово и Кастель делл’Ово вечером погрузятся на суда, а тем временем пятьсот матросов сойдут на берег и займут оба замка, над которыми — слава Богу! — реет, наконец, знамя Его Сицилийского Величества, тогда как знамена Республики (недолго же они продержались!) лежат в каюте „Громоносного“ и, надеюсь, в скором времени к ним присоединится и французское знамя, которое пока еще развевается над замком Сант’Эльмо.
Питаю большую надежду, что прибытие лорда Нельсона в Неаполитанский залив окажется весьма полезным для интересов Их Сицилийских Величеств, и послужит к вящей их славе. Но тут самое время было вмешаться мне и взять на себя роль посредника между кардиналом и лордом Нельсоном, иначе все пошло бы прахом с первого же дня. Вчера славный кардинал написал мне, чтобы поблагодарить меня и леди Гамильтон. Дерево мерзости, высившееся перед королевским дворцом, повалено, и с головы Джиганте сорван красный колпак.
А теперь добрая весть! Караччоло и дюжина других мятежников скоро окажутся в руках у лорда Нельсона. Если не ошибаюсь, они будут препровождены тайно на Прочиду, где предстанут перед судом, и по мере вынесения приговоров их будут привозить сюда для казни. Караччоло, вероятно, повесят на фок-мачте „Минервы“, где его тело будет выставлено от зари до захода солнца. Подобный пример окажется весьма полезен в будущем для служителей Его Сицилийского Величества, в чьих владениях столь преуспело якобинство.
У. Гамильтон.
