Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Когда в Неаполь прибыл адмирал Латуш-Тревиль, дон Клементе Филомарино, как и многие его сверстники, стал брататься с французскими офицерами и в качестве поэта, наделенного пылким воображением и возмущенного злоупотреблениями и тройным гнетом скипетра, сабли и кропила, примкнул к самым пламенным патриотам и попал в тюрьму вместе с ними.

Герцог делла Торре, всецело погруженный в свои библиофильские занятия и поиски рукописей, почти не заметил появления французского флота и, во всяком случае, не придал этому событию никакого значения. Будучи и сам философом, но отнюдь не связывая философию с политикой, он ничуть не удивлялся, что брат его издевается над правительством, армией и монахами. И вдруг он узнаёт, что дон Клементе Филомарино арестован и заключен в форт Сант’Эльмо.

Упади к его ногам молния — он был бы не столь ошеломлен, как этим известием; некоторое время он собирался с мыслями, потом поспешил в Викариа к регенту — должность эта соответствует нашему префекту полиции.

Он хотел узнать, в чем обвиняется брат.

Он был крайне удивлен, когда ему ответили, что его брат — заговорщик, ему предъявлены весьма тяжкие обвинения и, если они будут доказаны, речь пойдет об его голове.

Плаха, на которой погибли Витальяни, Эммануэле Де Део и Гальяни, только что была убрана с площади Кастелло; герцогу показалось, что она вновь воздвигается, чтобы уничтожить его брата. Он побежал к судьям, ломился в двери всяких Ванни, Гвидобальди, Кастельчикал; он предложил отдать в казну все свое состояние; все рукописи, эльзевиры; он предлагал, чтобы вместо брата взяли его самого. Он умолял первого министра Актона, он бросился в ноги королю, в ноги королеве; все было тщетно. Следствие шло своим чередом. Но на этот раз, несмотря на пагубное влияние кровавой троицы, все обвиняемые были признаны невиновными.

Именно тогда королева, видя, что месть в рамках законности ускользает от нее, основала знаменитую «темную комнату», где наши читатели уже побывали, и учредила тайное судилище, где Ванни, Кастельчикала и Гвидобальди были судьями; я Пускуале Де Симоне — палачом.

Пока брат находился в тюрьме, герцог делла Торре едва не сошел с ума; он перестал собирать эльзевиры и разыскивать рукописи; но полтора года тюремного заключения отнюдь не исцелили дона Клементе Филомарино от его либеральных убеждений, склонности к философствованию и врожденной насмешливости, напротив, они только укрепили его оппозиционные настроения. Беспристрастный суд, вопреки тайным настояниям королевы и явным — официальных обвинителей, признал его невиновным и выпустил на свободу. Теперь юноша считал, что опасаться ему нечего, а потому стал постоянным посетителем гостиной французского посла и, наоборот, вовсе перестал появляться при дворе, куда ему, в соответствии с его знатным происхождением, всегда был открыт доступ.

Герцог делла Торре, успокоившись насчет судьбы брата, снова пустился в погоню за рукописями и эльзевирами, и заботы его теперь ограничивались тем, что он, по обыкновению, советовал этому блудному сыну быть как можно осторожнее, садясь в седло, отправляясь на охоту или в плавание в заливе.

В описываемый нами день оба они были в превосходном расположении духа.

Дон Клементе Филомарино узнал об отъезде французского посла и о том, что посол объявил королю Фердинанду войну, а так как он склонен был считать себя скорее гражданином мира, чем неаполитанским подданным, у него зародилась надежда, что не пройдет и месяца, как он вновь увидит в Неаполе своих любезных друзей-французов, в то время как король с королевой отправятся ко всем чертям.

Тем временем герцог делла Торре получил от букиниста Дюра — самого известного в Неаполе книготорговца — письмо, в котором тот сообщал, что ему попался один из двух эльзевиров, недостающих в собрании герцога, и спрашивал, доставить ли книгу герцогу или ждать его приезда в магазин.

Распечатав это письмо, герцог делла Торре не сдержал радостного возгласа; сгорая от нетерпения, он повязал галстук, накинул плащ и спустился с третьего этажа, полностью отведенного под библиотеку, на второй, где были жилые комнаты — как его собственные, так и брата; он появился здесь в ту самую минуту, когда дон Клементе Филомарино дописывал последние строки своей комической поэмы в духе «Налоя» Буало, в которой бичевались три главных порока не только неаполитанских монахов, но монахов вообще: сластолюбие, лень и обжорство.

Дону Клементе достаточно было бросить взгляд на брата, чтобы понять, что с ним случилось одно из тех великих библиофильских событий, которые совершенно сводили его с ума.

— Что с вами, братец? — воскликнул он. — Уж не нашли ли вы, случаем, Теренция тысяча шестьсот шестьдесят первого года?

— Нет, дорогой Клементе; но суди сам, какое счастье: мне попался Персии тысяча шестьсот шестьдесят четвертого!

— А в самом ли деле это он? Вспомните, сколько раз вы говорили мне: «Мне попался», а когда дело доходило до покупки книги, вам пытались всучить какой-нибудь фальшивый эльзевир, где вместо оливкового дерева или вяза красовалась сфера!

— Да, но я не поддавался. Старую лису, вроде меня, не проведешь! К тому же пишет мне об этом не кто иной, как Дюра, а Дюра не станет меня обманывать. Он дорожит своим добрым именем. Смотри, вот его письмо:

«Господин герцог, приезжайте поскорее; я счастлив уведомить Вас, что мне встретился Персии 1664 года с двумя жезлами, скрещенными над щитом; великолепный экземпляр; поля пятнадцати линий со всех сторон».

— Поздравляю, братец! И вы, конечно, спешите к Дюра?

— Бегу! Он обойдется мне, по меньшей мере, в шестьдесят или восемьдесят дукатов, но что поделаешь? Со временем библиотека перейдет к тебе, а если я разыщу еще и Теренция тысяча шестьсот шестьдесят первого года — коллекция будет полной. А знаешь, сколько стоит полная коллекция эльзевиров? Двадцать тысяч дукатов, ни больше ни меньше!

— Об одном молю вас, дорогой братец, — никогда не беспокойтесь о том, что вы мне оставите или не оставите. Я надеюсь, что, хотя у нас с вами и нет заслуг Клеобиса и Битона, боги будут достаточно благосклонны, чтобы послать нам смерть в один и тот же день и час. А пока вы будете любить меня, я богач.

— Ах, негодник, — ответил герцог, положив руки на плечи брата и глядя на него с непередаваемой нежностью, — ты ведь знаешь, я люблю тебя как сына, даже более того. Ибо будь ты всего лишь моим сыном, я побежал бы прямо к Дюра, а обнял бы тебя, лишь вернувшись от него!

— Что ж, обнимите меня и скорее бегите за своим Теренцием.

— За Персием, невежда! За моим Персием! Увы! — продолжал герцог, вздохнув. — Из тебя получится лишь посредственный библиофил, и даже в этом я не вполне уверен… Прощай, Клементе, прощай!

И герцог делла Торре бросился вон из дома.

Дон Клементе подошел к окну.

Бассо Томео и его сыновья только что вытянули сети на берег; вокруг них собралась целая толпа рыбаков и лаццарони, сбежавшихся посмотреть на небывалый улов.

XXXI

ГЛАВА, В КОТОРОЙ ПОЯВЛЯЕТСЯ ГАЭТАНО МАММОНЕ

Как было уже сказано в начале предыдущей главы, святой Франциск постарался — улов оказался поистине чудесным.

Можно было предположить, что святой, которому так горячо молилась Ассунта и которого Бассо Томео отблагодарил заказанной мессой и двенадцатью свечами, пожелал собрать в сети старого рыбака и его сыновей образцы всех рыб, что водятся в заливе.

Когда невод показался из воды и его перенесли на берег, он был до такой степени полон, что, казалось, сейчас прорвется; можно было подумать, что не Средиземное море, а сам Пактол выбросил на сушу все свои богатства.

Дорада с золотистыми бликами, макрель с чешуей стального цвета, серебристая спинола, тригла с красным оперением, зубатка с бордовыми плавниками, круглорылый лобан, луна-рыба, которую можно принять за упавший в море баскский бубен, наконец, рыба святого Петра, на боках которой остались следы от пальцев апостола, — все они как бы служили свитою и были придворными, министрами, камергерами великолепного тунца весом, по меньшей мере, в шестьдесят ротоли, казавшегося тем морским царем, которого в «Немой из Портичи» словами чарующей песни обещает своим друзьям Мазаньелло.

69
{"b":"168815","o":1}