— Приказ! Приказ! — раздраженно повторил Фердинанд. — А что, если это опасно для жизни? Скажите, вы ручаетесь за нас, граф?

— Я сделаю все, что можно сделать в борьбе со стихией, и постараюсь доставить вас на борт «Авангарда».

— Черт побери, это еще не значит ручаться. А сами вы отправились бы в такую ночь?

— Как видите, ваше величество. Я ведь только жду вас, чтобы проводить на борт флагманского корабля.

— Я говорю: будь вы на моем месте.

— На месте вашего величества, если бы мне пришлось считаться только с обстоятельствами и полагаться на волю Божью, я еще подумал бы.

— Так что же, — нетерпеливо спросила королева, не решаясь все же спуститься в шлюпку прежде короля — такова сила этикета, — чего мы еще ждем?

— Черт побери! — вскричал король. — Разве вы не слышали, что говорит граф фон Турн? Погода скверная; он за нас не ручается, и даже Юпитер дергает за поводок, советуя мне вернуться во дворец.

— Так оставайтесь, государь, и пусть всех нас раздерут на части, как сегодня у вас на глазах растерзали одного из самых преданных ваших слуг. Что касается меня, я все же предпочитаю море и шторм Неаполю и его черни.

— Поверьте, о своем верном слуге я сожалею больше чем кто-либо, особенно теперь, когда я догадываюсь о причине его смерти. Но что касается Неаполя и его населения, уж мне тут опасаться нечего.

— Да, мне это известно. Этот сброд видит в вас своего представителя и поэтому обожает вас. Но я не имела счастья удостоиться его любви и поэтому уезжаю.

И, пренебрегая этикетом, королева первая спустилась в шлюпку.

Юные принцессы и принц Леопольдо, привыкшие слушаться скорее королевы, чем короля, последовали за нею, как выводок лебедей за своей матерью.

Один только принц Альберто, вырвавшись из рук Эммы Лайонны, подбежал к королю и стал за рукав тащить его к шлюпке.

— Поедем с нами, папочка! — твердил он.

Король мог противодействовать, только когда видел, что его поддерживают. Он взглянул вокруг, надеясь найти в ком-нибудь сочувствие. Но в ответ на его взгляд, который скорее умолял, чем грозил, все потупились. Все были на стороне королевы — кто по эгоистическим соображениям, кто из страха. Король ощущал себя совсем одиноким, покинутым, склонил голову и пошел за маленьким принцем, ведя на поводке своего пса — единственного, кто, как и он сам, считал, что не следует покидать землю. Король спустился в лодку и сел на отдельную скамью, говоря:

— Раз вы все этого хотите… Ко мне, Юпитер, ко мне!

Как только король уселся, офицер, исполнявший в шлюпке обязанности загребного старшины, крикнул:

— Отдать концы!

Двое матросов баграми оттолкнули шлюпку от пристани, весла опустились, и она поплыла к выходу из гавани.

Шлюпки, предназначенные для других беглецов, стали одна за другой подходить к пристани, приняли предназначавшийся им благородный груз и последовали за королевской.

Какая разница была между этим поспешным ночным бегством среди завывания бури и рева волн и веселым торжеством 22 сентября, когда под горячими лучами осеннего солнца, под музыку Чимарозы, колокольный звон и раскаты пушек, скользя по безмятежной морской глади, те же лица отправлялись навстречу победителю при Абукире! С тех пор минуло всего лишь три месяца, и вот теперь, в полночной темноте, в шторм, приходится бежать от французов и просить убежища на том самом «Авангарде», которому тогда устроили триумфальную встречу, слишком рано празднуя разгром Франции.

Теперь задача заключалась в том, чтобы как-нибудь добраться до адмиральского судна. Нельсон подошел ко входу в гавань так близко, как только было возможно без риска для корабля, и все же между военной гаванью и флагманским кораблем оставалось расстояние в четверть мили. Во время переправы шлюпки могли бы затонуть раз десять.

И действительно, чем ближе к выходу из гавани подплывала королевская шлюпка (имея в виду столь опасные обстоятельства, мы позволим себе уделить ей особое внимание), тем опасность представлялась все очевиднее и грознее. Юго-западный ветер, дувший с берегов Африки и Испании, проносился между Сицилией и Сардинией, между Искьей и Капри, не встречая никаких препятствий начиная от Балеарских островов вплоть до подножия Везувия; он гнал огромные валы, которые, подкатываясь к берегу, опрокидывались, разверзая влажные пасти, словно какие-то чудовища, и грозили поглотить под своими сводами хрупкие шлюпки.

Когда подошли к границе, отделяющей сравнительно спокойное море от моря неистовствующего, даже у королевы дрогнуло сердце и она заколебалась. Что до короля, то он сидел молча и неподвижно, держа у своих ног Юпитера и судорожно прижимая его к себе; он пристально, от ужаса широко раскрыв глаза, смотрел на гребни волн, которые вздымались, как морские кони, и обрушивались на Мол, а потом, ударившись о гранитное препятствие, с воем, жалобным и вместе с тем свирепым, низвергались у его подножия, вздымая трепещущую неощутимую пену, во тьме похожую на серебряный дождь.

Несмотря на то что море явило беглецам столь грозный лик, граф фон Турн, ревностный исполнитель полученных распоряжений, старался преодолеть препятствия и сломить преграды. Стоя на носу шлюпки, уцепившись за борт и сохраняя равновесие, научить чему могли только долгие годы странствий по морям, он бросал вызов ветру, сорвавшему с него шляпу, и морю, с ног до головы обдававшему его брызгами. Он подбадривал гребцов, повторяя одну и ту же фразу монотонно, но твердо:

— Гребите сильнее! Гребите!

Шлюпка продвигалась вперед.

Но едва они вышли в открытое море, борьба завязалась не на шутку. Три раза шлюпка победно взлетала над волной и опускалась по ее крутизне — и трижды следующая волна влекла ее назад.

Даже граф фон Турн понял, что бороться с таким противником — безумие, и он обернулся, чтобы спросить у короля:

— Государь, как вы распорядитесь?

Но он не успел договорить. Чуть только граф, оглянувшись на секунду, оставил лодку без внимания, волна, высотой и мощью превзошедшая все предыдущие, обрушилась на нее и захлестнула. Шлюпка содрогнулась, раздался треск. Королева и юные принцы вскрикнули, подумав, что настал их последний час. Пес жалобно завыл.

— Поворачивайте назад! — крикнул граф фон Турн. — Плыть в такую бурю значит искушать Творца. К тому же утром, часов около пяти, море, вероятно, успокоится.

Гребцы, в восторге от такого распоряжения, круто повернули, провели шлюпку в гавань и пристали к набережной как можно ближе от входа.

В эту страшную ночь не одним только царственным беглецам пришлось бороться с ветром и морем.

В половине третьего, как всегда, кавалер Сан Феличе вернулся домой и в волнении, заставившем его забыть все свои привычки, дважды громко позвал:

— Луиза! Луиза!

Луиза выбежала в коридор. По голосу мужа она поняла, что случилось нечто необычайное; увидя его, она в этом окончательно убедилась.

Кавалер был смертельно бледен.

Из окон библиотеки он мог наблюдать все, что происходило на улице Сан Карло, — иными словами, видел злодейское убийство Феррари. Несмотря на свою кроткую внешность, кавалер был чрезвычайно храбр (он был наделен той редкой отвагой, что рождается в великих сердцах под влиянием глубокого человеколюбия), поэтому его первым движением было спуститься вниз и броситься на помощь несчастному, которого он мгновенно узнал, ведь это был курьер короля. Но в дверях библиотеки его остановил наследный принц и своим вкрадчивым и холодным голосом осведомился:

— Куда вы так спешите, Сан Феличе?

— Куда я спешу?! Как, разве ваше высочество не видит, что там происходит?

— Отлично вижу. Там убивают человека. Но разве это столь редкое событие на улицах Неаполя, чтобы принимать его так близко к сердцу?