— Она утверждает это с достаточным основанием, — вмешался Микеле, — потому что донес на них я. Ведь у генерала Шампионне находился я, допросить Джованнину советовал тоже я. Бедная сестрица не имеет ко всему этому никакого отношения! Так что можете спокойно отправить ее домой и просить ее, святую женщину, помолиться за вас.

— Замолчи, Микеле, замолчи… — пробормотала Луиза.

— Нет, говори, Микеле, говори! — подхватил Сальвато.

— Конечно, я теперь могу говорить, ведь я присужден к смерти, и хуже мне все равно не будет. Раз уж мне так или иначе висеть, по крайней мере, расскажу всю правду. Честных людей душит ложь, а не веревка. Так вот, я сказал: она так же чиста, как Мадонна Пие ди Гротта, ее соседка. Она нарочно вернулась из Пестума, чтобы предостеречь Беккеров, но встретила их, когда солдаты уже вели их в Кастель Нуово; а перед смертью Беккер-сын написал ей: мол, он-то хорошо знает, что вовсе не она виновна в его смерти, а я. Дай-ка сюда письмо, сестрица, дай письмо! Пусть эти господа его прочитают, они слишком справедливы и не осудят тебя, раз ты не виновата.

— У меня нет письма, — пролепетала Сан Феличе. — Не знаю, куда я его подевала.

— Оно у меня! — живо откликнулся Сальвато. — Поройся в моем кармане, Луиза, и передай письмо суду.

— Ты этого хочешь, Сальвато! — прошептала Луиза. И еще тише добавила: — А если они меня помилуют?..

— Дай-то Бог!

— А как же ты?

— Мой отец здесь.

Луиза достала из кармана Сальвато письмо и протянула его судье.

— Господа, — сказал Спецьяле, — даже если это собственноручное письмо Беккера, вы, надеюсь, не придадите ему большего значения, чем оно заслуживает. Вы ведь знаете, что Беккер-сын был любовником этой женщины.

— Любовником! — вскричал Сальвато. — О негодяй, не смей пачкать этого ангела чистоты даже своими словами!

— Вы хотите сказать, сударь, что он был влюблен в меня?

— Влюблен до безумия, ибо только безумец может доверить женщине тайну заговора.

— Прочитайте письмо, — потребовал Сальвато, вставая с места, — и погромче!

— Да, громче! Громче! — закричали присутствующие.

Спецьяле был вынужден подчиниться требованию публики и прочитал вслух известное нам письмо, в котором Андреа Беккер в доказательство своего доверия к Луизе и убежденности, что она не имела отношения к разоблачению роялистского заговора, поручал молодой женщине раздать жертвам гражданской войны четыреста тысяч дукатов.

Судьи переглянулись: они не могли вынести приговор на основании полностью опровергнутого обвинения, при том, что жертва прощала, а преступник сам изобличил себя.

Однако повеление короля было недвусмысленно: осудить и приговорить к смерти.

Но не такой был человек Спецьяле, чтобы смущаться от подобной малости.

— Хорошо, — сказал он. — Трибунал отводит это главное обвинение.

Слова его были встречены одобрительным шепотом.

— Но, — продолжал Спечале, — вы обвиняетесь и в другом преступлении, не менее тяжком.

— В каком? — вместе спросили Луиза и Сальвато.

— Вы обвиняетесь в том, что предоставили убежище человеку, прибывшему в Неаполь для подготовки заговора против правительства, полтора месяца укрывали его в своем доме и выпустили только затем, чтобы он сражался против войск законного короля.

Вместо ответа Луиза опустила голову и нежно взглянула на Сальвато.

— Вот так преступление! — вмешался Микеле. — Да разве она могла позволить ему умереть у своего порога без всякой помощи? Разве не велит первая евангельская заповедь помогать ближнему своему?

— Изменники ни для кого не ближние, — отрезал Спецьяле и добавил, потому что спешил покончить с этим делом, заинтересовавшим публику куда более, чем ему хотелось: — Итак, вы приняли, прятали и выхаживали заговорщика, который вышел от вас только затем, чтобы присоединиться к французским и якобинским войскам?

— Признаюсь в этом, — отвечала Луиза.

— Этого достаточно. Это государственное преступление, измена. К смерти!

— К смерти! — глухо откликнулся трибунал.

Весь зал загудел недовольным ропотом, выражая сочувствие осужденной. Луиза Сан Феличе, спокойная, положив руку на сердце, обернулась к зрителям, чтобы поблагодарить их, но вдруг замерла, пристально глядя на кого-то в зале.

— Что с тобой? — спросил Сальвато.

— Там, там, видишь? — проговорила она, не шевельнув рукою, но вся подавшись вперед. — Он! Он! Он!

Сальвато, в свою очередь, нагнулся в ту сторону, куда указывала Луиза, и увидел человека лет пятидесяти пяти-шестидесяти, в элегантном черном платье с вышитым на нем мальтийским крестом. Он медленно приближался к трибуналу, и толпа расступилась перед ним. Он отворил дверцу перегородки, отделявшей публику от джунты, и сказал, обращаясь к судьям, недоуменно глядевшим на него:

— Вы только что присудили к смерти эту женщину, но я пришел сказать вам, что приговор не может быть исполнен.

— Это почему же? — осведомился Спецьяле.

— Потому что она беременна, — был ответ.

— Откуда вы знаете?

— Я ее муж, кавалер Сан Феличе.

Крик радости раздался в публике, крик восхищения — на помосте, где находились осужденные. Спецьяле побледнел, чувствуя, что добыча ускользает у него из рук. Судьи в беспокойстве переглянулись.

— Лучано! Лучано!.. — прошептала Луиза, протягивая руки к кавалеру, и крупные слезы умиления катились у нее из глаз.

Кавалер подошел к помосту, и солдаты расступились, не ожидая приказания.

Он взял руку жены и нежно ее поцеловал.

— Ах, ты была права, Луиза, — шепнул Сальвато, — этот человек ангел, и мне стыдно сознавать свое ничтожество перед ним.

— Отведите осужденных в Викариа, — распорядился Спецьяле. И добавил: — А эту женщину препроводите в Кастель Нуово.

Дверь, через которую ввели обвиняемых, отворилась снова, чтобы выпустить смертников; но прежде чем сойти с помоста, Сальвато успел обменяться взглядом со своим отцом.

Согласно приказанию Спецьяле, приговоренных отвели в Викариа, а Луизу отправили в Кастель Нуово.

И все же влюбленные, к которым солдаты проявили больше милости, чем судьи, смогли попрощаться и подарить друг другу последний поцелуй.

Сальвато, беззаветно веривший в помощь отца, поклялся подруге, что у него твердая надежда на спасение и эта надежда не покинет его даже у подножия эшафота.

Луиза только проливала слезы.

Наконец у ворот им пришлось расстаться.

Приговоренных повели по спуску Тринита Маджоре, по улице Тринита и переулку Сторто, а там улица Трибунали выводила их прямо к Викариа.

Луиза же со своей стражей спустилась вниз по улице Монтеоливето, по улице Медина и вернулась в Кастель Нуово, где по распоряжению принца Франческо, которое он передал через никому не известного человека, не была отведена в камеру, а заперта в особой комнате.

Не беремся описывать, в каком она была состоянии, — пусть наши читатели представят себе это сами.

До самой Викариа осужденных провожали все, кто присутствовал на суде.

Не было лишь кавалера Сан Феличе и монаха: они подошли друг к другу, потом вместе поспешили до первого перекрестка улицы Куерча, откуда ответвляется переулок того же названия.

Двери Викариа были постоянно открыты: там принимали после суда приговоренных к смерти, держали их у себя двенадцать, четырнадцать, пятнадцать часов, а потом выталкивали на эшафот.

Двор был полон солдат; вечером для них расстилали тюфяки под аркадами, и они спали там, завернувшись в шинель или плащ. Впрочем, стояли самые теплые дни года.

Осужденные вернулись в Викариа около двух часов ночи и были препровождены прямо в часовню.

По-видимому, их ждали: комната с алтарем была освещена зажженными свечами, а соседняя — лампой, подвешенной к потолку.

На полу лежало шесть тюфяков.

Отряд тюремщиков уже ждал приговоренных в этой комнате.

Солдаты остановились на пороге, готовые стрелять в случае, если возникнет какой-нибудь беспорядок, когда с осужденных станут снимать цепи.