С 1808 года Макк исчез с мировой арены, и никто больше ничего о нем не слышал.

Справедливо говорили о нем так: чтобы сохранить репутацию первого генерала своего времени, ему недоставало только одного — не иметь возможности командовать армией.

Продолжим же рассказ о событиях, способствовавших приходу французов в Неаполь. При всей их простоте эти исторические факты создают, тем не менее, картину нравов, не лишенную красок и занимательности.

Лаццарони, придя в ярость, когда генерал Макк ускользнул от них, не хотели смириться с тем, что им пришлось напрасно совершить столь долгий путь.

Они бросились на французские аванпосты, перебили часовых на передовой и оттеснили сторожевую заставу. Но при первом же ружейном выстреле Шампионне послал Тьебо узнать, что происходит; тот собрал людей, рассеянных неожиданным нападением, и обрушился на толпу лаццарони в минуту, когда те пересекали демаркационную линию, установленную между двумя армиями. Он уничтожил одних, обратил в бегство других, но не стал их преследовать, а остановился у границы, установленной для французской армии.

Два события нарушили перемирие: невыплата пяти миллионов контрибуции, предусмотренной договором, и нападение лаццарони.

Девятнадцатого января двадцать четыре городских депутата, поняв, что эти два оскорбления, нанесенные победителю, должны окончиться решением неприятеля идти на Неаполь, направились в Казерту, где находилась главная квартира Шампионне. Но им не пришлось проделывать столь долгий путь, поскольку французский главнокомандующий передвинулся, как мы говорили, вперед, к Маддалони.

Князь Молитерно возглавлял депутацию.

Очутившись в присутствии французского генерала, все, как бывает в таких случаях, заговорили разом: одни умоляя, другие грозя; эти смиренно просили мира, те резко бросали французам вызов.

Шампионне слушал их с присущими ему вежливостью и терпением минут десять. Затем, так как невозможно было разобрать ни слова, сказал на превосходном итальянском языке:

— Господа, если бы кто-нибудь из вас соблаговолил выступить от имени всех, я не сомневаюсь, что в конце концов мы хотя и не договорились бы, но, по крайней мере, поняли бы друг друга.

Затем, обратившись к Молитерно, которого он узнал по сабельному шраму, пересекавшему его лоб и щеку, сказал:

— Князь, когда умеют биться, как вы, то должны уметь и защищать свое отечество словом не хуже, чем саблей. Окажите мне честь, объяснив причину, которая привела вас сюда. Клянусь, я выслушаю вас с величайшим интересом.

Манера выражения, столь изящная, и учтивость, столь совершенная, удивили депутатов: они замолкли и, отступив на шаг назад, предоставили князю Молитерно защиту интересов Неаполя.

Отнюдь не имея намерения сочинять, подобно Титу Ливию, речи ораторов, выводимых нами на сцену, мы спешим сообщить, что не меняем ни одного слова в тексте речи князя Молитерно.

— Генерал, — сказал он, обращаясь к Шампионне, — со времени бегства короля и главного наместника управление королевством находится в руках городского сената. Следовательно, мы можем заключить с вашим превосходительством прочный и законный договор.

Услышав обращение «ваше превосходительство», обращенное к республиканскому генералу, Шампионне улыбнулся и отвесил поклон.

Князь вручил ему бумагу.

— Вот документ, — продолжал он, — подтверждающий полномочия депутатов, здесь присутствующих. Быть может, вы как победитель и главнокомандующий победоносной армии, прошедшей беглым шагом путь от Чивита Кастеллана до Маддалони, и считаете пустячными десять миль, отделяющих вас от Неаполя; однако, позвольте вам заметить, это расстояние покажется огромным, даже непреодолимым, если подумать о том, что вы будете окружены вооруженным и мужественным населением и что шестьдесят тысяч граждан, сплоченных в полки, а также четыре крепости и военный флот защищают город в пятьсот тысяч жителей, воодушевленных верой и стремлением к независимости. Предположим теперь, что фортуна вам не изменит и вы войдете в Неаполь как завоеватель, — все же удержать победу вам не удастся. Поэтому все побуждает вас заключить с нами мир. Мы предлагаем вам, кроме двух с половиной миллионов дукатов, как было условлено в Спаранизе, любую сумму, какую вы от нас потребуете, конечно не выходя за пределы разумного. Кроме того, мы предоставим в ваше распоряжение на весь обратный путь провиант, повозки, лошадей и, наконец, дороги, за безопасность которых ручаемся. Вы добились огромного военного успеха, захватили пушки и знамена, взяли в плен множество солдат, покорили четыре крепости; мы предлагаем вам дань и просим у вас мира, как у победителя. Стало быть, вы получаете сразу и славу и деньги. Рассудите, генерал: нас слишком много, даже для вашей армии; если вы заключите с нами мир, если согласитесь не входить в Неаполь, все будут аплодировать такому великодушию. Если же, напротив, отчаянное сопротивление жителей, на которое мы имеем право рассчитывать, отразит ваш натиск, вы в конце вашего похода только покроете себя позором.

Шампионне не без удивления слушал эту длинную речь, которая показалась ему скорее заранее подготовленным выступлением, нежели импровизацией.

— Князь, — ответил он оратору вежливо, но сухо, — мне кажется, вы впали в большое заблуждение: вы говорите с победителями так, как если бы говорили с побежденными. Перемирие нарушено по двум причинам: первая — вы не отдали нам пятнадцатого числа сумму, которую обязаны были выплатить; вторая — ваши лаццарони совершили нападение на наши линии. Завтра я иду на Неаполь. Готовьтесь встретить меня. Я в состоянии войти в город.

Затем генерал и депутаты обменялись холодными поклонами. Генерал удалился в свою палатку, депутаты направились обратно в Неаполь.

Но в дни революции, как в дни грозового лета, погода меняется быстро: небо, ясное на заре, в полдень уже хмурится. Лаццарони, видя, что Молитерно вместе с депутатами отправился во французский лагерь, заподозрили измену и, подстрекаемые священниками, проповедующими в церквах, и монахами, проповедующими на улицах, прикрывая своекорыстие Церкви интересами защиты короля, бросились к монастырю, где они прежде сложили свое оружие, разобрали его снова, растеклись по улицам, отменили диктатуру Молитерно, за которую голосовали накануне, и выбрали себе новых предводителей, вернее, восстановили власть прежних.

Между тем, хоть знамена короля и спустили, но народное знамя еще не успели освятить.

Сейчас королевские флаги снова были подняты повсюду.

Лаццарони завладели, кроме того, семью или восемью пушками, протащив их по улицам, установили батареи на улице Толедо, на Кьяйе и площади Пинье.

После этого начались грабежи и казни. На виселицах, которые Молитерно велел соорудить для казни воров и убийц, стали вешать якобинцев.

Бурбонский сбир донес на адвоката Фазуло — лаццарони ворвались к нему в дом. Он едва успел спастись вместе со своим братом, спустившись по балконам. У него нашли шкатулку с французскими трехцветными кокардами и собирались перерезать горло его младшей сестре, но она укрылась за большим распятием, обхватив его руками. Религиозный страх остановил убийц, и они удовольствовались тем, что разграбили весь дом, а потом подожгли его.

Молитерно возвращался из Маддалони, когда, на свое счастье, не доехав до города, узнал, что там происходит, от людей, оттуда бежавших.

Тогда он направил в Неаполь двух посланцев, каждого с запиской, о содержании которых они были осведомлены. В случае если их задержат, они должны были эти записки уничтожить или проглотить, и если им удастся вырваться из рук лаццарони, исполнить поручение изустно, так как записки они знали на память.

Одна из записок предназначалась герцогу Роккаромана. Молитерно сообщал ему, где он будет скрываться, и приглашал присоединиться к нему ночью с отрядом из двадцати друзей.

Другая записка была направлена архиепископу. Молитерно повелел ему под страхом смерти ровно в десять вечера начать звонить во все колокола, собрать свой капитул, а также весь клир собора и выставить кровь и голову святого Януария.