Беккайо бросился бежать под гиканье толпы, которая еще минуту назад поддерживала его, а теперь разделилась на две группы: одна с бранью преследовала Беккайо, другая сопровождала Микеле и Сан Феличе, выкрикивая:

— Да здравствует Микеле! Да здравствует кавалер Сан Феличе!

Микеле остановился у ворот сада, охраняя Сан Феличе, пока тот не вошел в дом и, как мы уже сказали, не позвал Луизу.

Выше мы рассказали о том, что он видел из окон библиотеки и что с ним случилось на спуске Джиганте: двух подобных происшествий достаточно, на наш взгляд, чтобы объяснить его бледность.

Едва супруг сообщил Луизе причину, которая так рано привела его сегодня домой, как она сделалась еще бледнее, чем он. Но она не сказала ни одного слова, не сделала ни одного замечания, только спросила:

— В котором часу отъезд?

— Между десятью и двенадцатью ночи, — ответил кавалер.

— Я буду готова. Не беспокойтесь обо мне, мой друг.

И она удалилась под предлогом, что следует начать сборы к отъезду, отдав распоряжение подать обед как всегда, к трем часам дня.

Но Луиза ушла не к себе: она поспешила в комнату Сальвато. В борьбе между долгом и любовью победил долг. Но, пожертвовав долгу своими чувствами, она сочла себя вправе оплакать свою любовь. И с того дня как Луиза сказала мужу: «Я поеду с вами» — она дала волю слезам.

Не зная, как отправить письмо Сальвато, она не писала ему; но от него получила еще два послания.

Пылкая любовь и глубокая радость, которыми дышала каждая строчка этих писем, терзали ей сердце, особенно при мысли о жестоком разочаровании, которое ожидало Сальвато, когда он, полный надежд, уверенный, что найдет окно отворенным и Луиза будет ждать его в комнате, где она сейчас так горько рыдала, увидит, что окно закрыто и любимой нет.

И однако она ничуть не раскаивалась в принятом решении или, вернее, в принесенной жертве: выбор был сделан, и теперь, когда час отъезда настал, она поступала так, как решила.

Она позвала Джованнину.

Та явилась. Служанка видела в кухне Микеле, и у нее возникло подозрение, что случилось нечто необычайное.

— Нина, — сказала ей госпожа, — сегодня ночью мы покидаем Неаполь. Вам я поручаю заботу о моих вещах: соберите и уложите в сундуки все, что мне необходимо. Вы ведь знаете, что мне нужно, не хуже меня. Не правда ли?

— Разумеется, знаю. И сделаю все, что госпожа прикажет. Но мне хотелось бы, сударыня, услышать от вас одно разъяснение.

— Какое же? Говорите, Нина, — сказала Сан Феличе, несколько удивленная сухостью тона, каким служанка отвечала ей.

— Вы сказали: «Мы покидаем Неаполь»; кажется, сударыня, вы изволили произнести именно эти слова?

— Да, конечно. Именно так.

— Вы имели в виду взять с собою и меня?

— Если вы пожелаете, да. Но если это почему-либо вам не по душе…

Нина поняла, что зашла слишком далеко.

— Если бы это зависело только от меня, я с огромным удовольствием последовала бы за вами хоть на край света, — сказала она, — но, к несчастью, у меня семья.

— Иметь семью — никогда не может быть несчастьем, дитя мое, — возразила Луиза с ангельской кротостью.

— Простите, сударыня, если я говорила слишком откровенно.

— Вам незачем извиняться, милая. У вас родные, говорите вы, и эти родные, верно, не позволят вам покинуть Неаполь?

— Да, сударыня, не позволят. Я в этом уверена, — с живостью ответила Джованнина.

— Но, может быть, — продолжала Луиза, подумав о том, что для Сальвато будет легче встретить здесь в ее отсутствие кого-нибудь, с кем можно поговорить о ней, чем увидеть закрытую дверь и опустевший дом, — может быть, ваша семья разрешила бы вам остаться здесь как доверенному лицу, которому поручено охранять дом?

— О, это они разрешат! — воскликнула Нина с поспешностью, которая открыла бы Луизе глаза, имей она хоть малейшее подозрение о том, что творится в сердце девушки.

Затем, умерив свой пыл она добавила:

— А для меня всегда будет честью и удовольствием выполнять поручения моей госпожи.

— Хорошо, Нина, если так, то, хотя я и привыкла к вашим услугам, вы останетесь здесь, — сказала молодая женщина. — Быть может, наше отсутствие продлится недолго. Но тем, кто придет повидать меня, когда нас уже здесь не будет, — запомните, Нина, мои слова хорошенько, — вы скажете, что долг повелел моему мужу следовать за принцем, а мне долг жены повелел следовать за супругом; вы скажете, потому что понимаете это лучше, чем кто-нибудь другой, ведь вы сами не хотите уезжать из Неаполя, — скажете также, что я страдаю, покидая мой дом, что глаза мои устали от слез, которые я проливаю впервые, и в час отъезда я скажу свое последнее прости каждой комнате в этом доме и каждой вещи. И когда будете говорить о моих слезах, вы скажете, что они были непритворны, ведь вы сами видите, что я плачу.

И молодая женщина разрыдалась.

Нина смотрела на нее с какой-то тайной радостью, пользуясь тем, что Луиза, закрыв глаза платком, не могла в эту минуту видеть выражения, промелькнувшего на ее лице.

— А если… — на мгновение она заколебалась, — если придет синьор Сальвато, что мне сказать ему?

Луиза открыла лицо.

— Скажи, что я люблю его вечно, что эта любовь будет длиться, пока я живу, — произнесла она с божественной ясностью взгляда. — А теперь пойди передай Микеле, чтобы он не уходил: мне нужно поговорить с ним перед отъездом; я надеюсь, что он проводит меня до лодки.

Нина удалилась.

Оставшись одна, Луиза прижалась лицом к подушке, лежавшей на кровати, и, поцеловав оставшуюся там впадину, в свою очередь вышла из комнаты.

Пробило три часа, и кавалер Сан Феличе, с присущей ему точностью, которую ничто не могло нарушить, появился на пороге столовой из дверей своего рабочего кабинета. Одновременно с ним вышла из своей спальни и Луиза.

Микеле в ожидании стоял на крыльце у входной двери.

Кавалер обвел комнату глазами.

— Где же Микеле? — спросил он. — Я надеюсь, он никуда не ушел?

— Нет, — ответила Луиза, — вот он. Входи же, Микеле! Кавалер зовет тебя, и мне тоже нужно поговорить с тобою!

Микеле вошел.

— Ты знаешь, что сделал этот молодец? — обратился Сан Феличе к Луизе, положив руку на плечо Микеле.

— Нет, — сказала молодая женщина, — но, наверное, что-нибудь хорошее, я в этом уверена. — И добавила меланхолически: — В Маринелле его зовут Микеле-дурачок, но дружба, которую он к нам питает, по крайней мере на мой взгляд, заменяет ему разум.

— Черт возьми! — воскликнул Микеле. — Вот это славно!

— Это истина, о которой едва ли стоит говорить, — продолжал Сан Феличе с доброй улыбкой, — я был так расстроен, входя сегодня, когда вернулся домой, что ничего тебе не рассказал. А ведь он спас мне жизнь!

— Полноте! — запротестовал Микеле.

— Спас жизнь! Но как это? — воскликнула Луиза внезапно изменившимся голосом.

— Представь себе, нашелся такой шутник, который захотел заставить меня поцеловать голову этого несчастного Феррари и, когда я отказался, назвал меня якобинцем. А сейчас опасно иметь такую кличку. Слово возымело свое действие. Микеле бросился между мной и толпою и поиграл немного саблей. Тот молодчик убрался, как мне показалось, бормоча угрозы. Что же все-таки он мог иметь против меня?

— Против вас — ничего. Вероятно, он просто обозлился, увидя ваш дом. Вспомните, что вы рассказывали доктору Чирилло про убийство, которое происходило под вашими окнами в ночь с двадцать второго на двадцать третье сентября. Видимо, это один из тех пяти-шести мерзавцев, которым так здорово досталось от их жертвы.

— А-а! Так это возле моего дома он получил шрам под глазом?

— Вот именно!

— Мне понятно, что это место могло вызвать у него неприятные воспоминания. Но сам-то я тут при чем?

— Разумеется, ни при чем. Но если у вас будет когда-нибудь дело в квартале Старого рынка, я вам скажу: «Синьор кавалер, пожалуйста, не ходите туда без меня!»