– Уходи, – попросил он, делая ещё шаг. Собака приоткрыла розовую пасть и высунула длиннющий язык-жало. Тот начал твердеть, приподнимаясь над полом. С узкого кончика капала прозрачная слюна.

Ничего не говоря, Генри преодолел очередную веху. Адской псине такое самоволие пришлось не по душе. Она с рычанием приникла к полу, ясно давая понять: вот-вот последует прыжок. Генри начал подумывать об отступлении. Может, есть другая, пожарная, лестница…

Но в этот миг воздух сотряс истошный вопль, и инстинкт самосохранения рассыпался в прах.

Кричала Синтия. Генри слышал раньше, как она кричала в ярости, слышал, как она кричала от страха. Но теперь… он понял сразу. Эти нечеловеческие нотки в голосе, бывшем таким мягким и сексуальным. Этот невыразимый ужас.

Крик боли.

Собака мгновенно ощетинилась и развернулась назад, откуда доносился крик. Видимо, она не держала Таунсенда за значимого противника. Генри от души надеялся, что тварь поняла свой просчёт, когда на икру её задней лапы обрушился хорошо поставленный удар ботинка.

С обиженным завыванием и обмякшим языком, волочащимся по полу, собака повернулась к нему. Шок и растерянность владели тварью, но секундой позже всё могло измениться, и эта подбитая дворняжка вновь надела бы облик чудища не от мира сего… если бы Генри почти на автомате не сделал то единственное, что могло его спасти: он с силой наступил на язык собаки, придавив его к полу. Она рванулась назад и надрывно завыла, когда натянулся язык. Какими-то двумя футами выше Синтия завизжала снова, и Генри нанёс второй удар свободной ногой – на этот раз по безглазому рылу. Начавший твердеть и выскальзывать из-под подошвы язык опять превратился в варёную сосиску. Генри ударил снова. Он мог колотить тварь долго, забить её до смерти, но решил на этом закончить, понадеявшись, что хотя бы на тридцать секунд он превратил собаку в потерянное, мечущееся от боли создание. Больше ему не требовалось…

Но одного Генри не учёл: жёлтое слепое чудовище было собакой в последнюю очередь. Что бы ни скрывалось под этим обличьем… это была не собака.

Мощные челюсти сомкнулись на голени, не дав пройти и четверть пути. Генри успел только охнуть и выбросить руки вперёд, увидев, как пол на угрожающей скорости близится к лицу. Собака промахнулась на полдюйма: крючкообразные зубы вцепились в ткань брюк, прокусив её насквозь. Упав, Генри крепко приложился лбом о бетон, и всё вокруг немедленно поплыло и заискрилось. Вот сейчас, вяло подумал он, это и правда похоже на сон. Время просыпаться.

Он поднял голову. Брюки по-прежнему находились в слюнявой пасти. Сколько времени прошло? Он отключился… на пять секунд? Десять? Вполне хватило бы, чтобы прописать его на тот свет, но каким-то чудом Генри был ещё жив. Тонкий комариный писк проникал в уши, невероятно раздражая. Генри не сразу понял, что это Синтия. В крике осталось мало человеческого… слишком мало. Если бы он услышал такой крик с самого начала, то не признал бы в нём свою недавнюю спутницу.

У ноги прорычала собака. В этом низком звуке было невыразимое самодовольство. Может, тварь уже высасывает его кровь? Воткнула язык в голень, и…

Зажмурившись, Генри двинул ногой туда, где, по его расчётам, находилась голова собаки. Ботинок очертил неровную дугу. Собака выпустила брюки и резво отскочила в сторону. В затылок Генри ударило смрадное дыхание.

Всё. Он упустил шанс. Теперь остаётся только ждать, когда тварь прогрызёт ему шею…

В то мгновение, когда хриплый, дребезжащий крик, разносящийся по станции, внезапно умолк, тварь отвернулась от Генри и деловито засеменила вниз по лестнице. Он приподнялся на локтях и увидел, что собака исчезает в неверной полутьме, оставляя его валяться наверху.

В голове только начали проступать удивление и радость, как перед глазами полыхнула молния, обрывая все мысли: Синтия…

Генри прополз на локтях пару футов, потом догадался встать на ноги. Синтия больше не кричала. Страшная тишина, отравленная тишина впилась в сердце ледяной иглой.

И ещё Генри кого-то увидел. На сей раз – отчётливо, но лишь на долю секунды. Человек удалялся по ту сторону турникетов – он был на дальнем конце коридора, и за ним тянулась гирлянда багровых следов. Жирные красные отпечатки брали начало из крохотной каморки, которая располагалась рядом с паутиной турникетов. Дверь была плотно закрыта, словно никто в неё не заходил. Открывая её, Генри уже понимал, что он опоздал, опоздал безнадёжно, и прощения ему нет.

Позже он не раз возвращался в мыслях к этому моменту и к тому, что он увидел внутри… и неизменно приходил к выводу, что именно тогда он стал другим человеком.

Лампа, которая висела над головой, заливала лицо противным белым светом, от которого зудела кожа. Зуд был хуже всего, хуже даже боли, которая ушла вместе со страшным человеком. Лицо вспухло и растрескалось, как кожура сваренной картофелины, а зуд прятался под кожей, как злобный зверь. Зверь рвал и метал, и она ничего не могла с ним поделать.

Лампа хладнокровно изучала её глазом патрона, а она в свою очередь пристально смотрела на лампу.

Расчесать лицо. Такое нехитрое действие, такое невозможное и манящее. Если бы только пальцы могли дотянуться до лица… пусть будет, что будет. Брызнет кровь, кожа сползёт жухлой плёнкой, зато утихомирится это нечеловеческое жжение.

Свет размножился, проник в днище глаз, и она потеряла способность видеть и ощущать. Пришла в себя, когда свет померк… может, это тонет её разум – или же кто-то загородил лампу? Нечёткая, теряющая очертания фигура не давала ответа. Человек склонился над ней, и её охватил ужас. Он вернулся. Её мучитель вернулся, чтобы снова приняться за неё… Человек, которого она поначалу нашла таким милым и обаятельным…

Да. Глаза раскрылись чуть шире. Да, она вспомнила его. Его и всю эту размытую станцию. Она ведь была здесь раньше – детство, оно уже накрылось вуалью тумана… Она видела его. Своего убийцу.

Но человек, который склонился над ней, был не им. Когда зуд умерил пыл и в глазах прояснилось, она различила помятую светло-голубую рубашку. Генри, так звали парня с будоражащей щетиной. Она это не забыла.

– С тобой всё в порядке?

Какие проблемы, сладкий ты мой. Какие проблемы.

Какая-то озорная частичка мозга выдала искру смеха, но искра тут же угасла во тьме. Она подняла руку. Не знала, каких усилий ей это стоило, но оторвала каменеющую кисть от пола и вцепилась в рубашку, как утопающий хватается за соломинку. Несколько секунд спустя горячую и мокрую ладонь бережно сжала его дрожащая рука.

– Это… всего лишь… сон… правда?

Он молчал. Хватка чуть ослабла. Свет злорадно выглянул из-за его широких плеч и снова полез ей в глаза.

Её рука дрогнула, поднялась, коснулась заветной щетины. Генри. Такой близкий, что она могла чувствовать его дыхание, слышать биение его сердца…

– Скажи мне… я просто слишком много выпила вчера…

Провела рукой по его щеке. Генри молчал, и свет стремительно поглощал его. Но она знала, что он здесь, рядом, и это приносило успокоение.

– … вот только… – она старалась вымученно улыбнуться, но губы с выступившей на них пеной остались недвижными. – Не знаю, смогу ли… теперь ту особую услугу…

Она до хруста сжала его пальцы, ощутив, как уходит от неё комната, уходит противный белый свет, уходит зуд, уходит Генри… уходит она сама, и всё становится тёмным и холодным, и над нею снуют невидимые, но грозные тени.

– Чёрт возьми… кажется, я умираю… Генри!

Последнее слово она выкрикнула в мольбе, брызнув на его лицо каплями крови. Ни он, ни она не заметили эту кровь. Она продолжала погружаться в лиловое болото, тело становилось тяжёлым и одновременно лёгким, как пёрышко. И тени стали ближе.

– Всё хорошо, – успокаивающий голос донёсся из безмерного далёка. – Это всего лишь сон.

Она облегчённо вздохнула. Это я тебе пыталась втолковать с самого начала, дурачок, хотела сказать она… но её грудь опала вниз и больше не поднималась.