– Айлин, откройте! Это я, Генри! Нам нужно поговорить!
Молчание. Дверь гордо возвышалась, превратившись в гранитный монолит. Генри растерянно посмотрел на замочную скважину рядом с ручкой двери. Ключ.
Если дверь закрыта, то её совсем не обязательно вышибать из петель. Можно просто открыть ключом. А ключ у самой Айлин, она внутри. Хотя, если подумать…
Генри направился в конец коридора. Когда очередной пузырь на мясном полу лопнул и мутные брызги попали на ботинок, он побежал.
5
Тук. Тук. Тук. Тяжёлые, выверенные звуки, пробирающие до костей. Как бой часового механизма, когда стрелки описывают полный круг. Айлин не хотела подходить. Мелькнула даже мысль уйти в спальню, засунуть голову под подушку и сделать вид, что она ничего не слышит, просто спит, и нет никакой странной музыки, стука в дверь (Тук. Тук. Тук – второй раз) и ужасного ощущения надвигающейся беды. Теперь она знала – что бы ни приближалось, оно несёт зло. Зло, боль… может, даже смерть.
Она подошла к двери и заглянула в глазок. В коридоре никого не было. Матовое стекло показывало лишь кусок коридора и стену напротив. Пустота.
Вот и хорошо.
В голове возникали пугающие вопросы: кто стучал? почему ушёл? куда? Айлин предпочла не отвечать на них, а пройти в кухню, сесть за столик. На краю скатерти стоял стакан с лимонным чаем, но сейчас ей пить не хотелось. Ей хотелось сладкого.
Например, сахара, насыпанного в прозрачную сахарницу с узорами на стекле. Она набрала чайную ложку белых кристаллов и критически взвесила на ладони. Целое море углеводов, ночного кошмара всех девушек. Айлин старалась не налегать на еду, следуя принципу: лучше недобрать, чем перебрать. Обычно у неё получалось. Но в дни полного затмения, когда так и хочется свернуться волчком и выть на луну – как, например, сегодня – желание ощутить на кончике языка щекочущую сладость перехлестывало через край, сметая волной все запреты и страх. Углеводы? Лишний вес? Целлюлит? Диабет?.. Бог мой, какая глупость. Ей это было нужно. Она поднесла ложку ко рту в нетерпеливом предвкушении.
Сладко, с восторгом думала она, когда сахар размокал на языке. Сладко – когда глотала получившуюся терпкую кашицу, которая обжигала горло. На свете есть не только этот тихий, чересчур тихий дождь и странные стуки в дверь. Бог мудр, Он создал и более приятные вещи… например, сахар. Он возвращал её прямиком в детство, к вкусу обильно посыпанного сахарной пудрой торта, на котором горели пять жёлтых свеч и надпись банановым кремом: С пятилетием, любимая Эли! Ворох серпантинов, радостные лица, волшебный, ни с чем не сравнимый вкус сахара во рту. Торта с шестью свечами она уже не видела. Некому было их ставить.
А теперь – завершающая процедура. Нужно тщательно собрать на кончике пальца остатки сахара на ложке и отправить в рот. Пожалуй, эта часть ритуала нравилась Айлин больше всего. Когда кладёшь первую порцию, знаешь, что на дне ложки ещё осталось немного сахара. А когда намазываешь на палец остатки кашицы и понимаешь, что это всё, это последнее – всё меняется, и кристаллы сверкают крахмальной белизной, и вкус становится лучше на порядок. Почему-то последний – всегда лучший.
Айлин медленно положила палец в рот, закрыв глаза. Ради этого мига всё и затевалось, не так ли? Когда ничто вокруг не имеет значения – ни гнетущее чувство ожидания, ни навязчивые звуки скрипки, ни Фрэнк Сандерленд, мнущийся у порога её квартиры. Только этот миг сладости и горечь, остающаяся на языке после ласкающей нежности сахара. Почти рай…
Она сидела, откинувшись на спинку стула, пробуя палец на вкус, с взглядом, устремлённым в бесконечность, пока Таунсенд за дверью квартиры вновь и вновь звал её по имени.
6
Человек в плаще ушёл недалеко. Когда Генри после минутного сомнения всё-таки осмелился толкнуть дверь подъезда, поросшую слоем живого мяса (петли повернулись с раздирающим ухо рвущимся звуком), то увидел его сидящим на верхней ступеньке лестницы. Здесь крови и мяса было, слава Богу, поменьше, и металл выглядывал из-под красной плесени. Но странным образом облегчения это не вызвало. Скорее тошноту – как будто смотришь на голые, торчащие наружу кости. Посоветовав себе не страдать всякой дрянью, Генри подошёл к человеку. Теперь он мог, наконец, разглядеть незнакомца более подробно. Высокий, болезненно худой (впрочем, худоба отчасти скрывалась под широкими полами плаща), с мокрыми волосами, слипшимися в пряди. Услышав шаги Генри, он обернулся и посмотрел на него. Лицо человека произвело на Таунсенда двойственное впечатление. С одной стороны, вроде бы умное, доброжелательное и волевое… а с другой – какое-то слишком невыразительное и спокойное, будто его обладатель нацепил на лицо недвижную маску с раз и навсегда вырезанным обликом. Генри увидел, что в руке человек держит пластмассовую куколку в синем ситцевом платьице. Кукла покоилась на ладони, глядя на ржавый потолок пуговичными глазками. Человек отрешённо заговорил:
– Её дала мне мисс Гелвин. Много, много лет назад…
Спокойный, почти апатичный голос – тем не менее, отдающий бархатной мягкостью. Человек блаженно улыбнулся, заметив недоумение Генри:
– … эту куклу. Она была так молода и счастлива, держалась за руку матери…
Другая его рука ласково теребила куклу за чёрные блестящие волосы. На синем ситце местами были видны прорехи. Генри нашёл в себе смелость спросить:
– Кто вы?
Человек проигнорировал вопрос. Он с любовью разглядывал своё сокровище, и голос становился всё тише, переходя на шёпот:
– Просто увидела меня и подарила… кукла была совсем новенькой… она и сейчас хорошо сохранилась…
Он замолчал, поднеся куклу вплотную к лицу. Так они и смотрели друг на друга – кукла на человека, человек на куклу, с каким-то доступным им самим безграничным взаимопониманием. Генри уже начал думать, что человек в плаще забыл о нём, как тот резко отвёл руку в сторону и положил куклу на ступеньку. И тяжко вздохнул, словно совершил нечто невыразимо трудное.
– На, бери, если хочешь… дарю тебе…
Он снова улыбнулся Генри полуопьянённой улыбкой и опустил голову. Генри не знал, что делать, что говорить. Казалось, любое слово в этой ситуации прозвучит по меньшей мере нелепо. Он перевёл взгляд на лежащую лицом вниз куклу. Дарю тебе. Он не был уверен, что ему нужен такой подарок. Человек был странным, и кукла тоже немало почерпнула от своего хозяина. Но он сделал вид, что наклонился и разглядывает куклу, чтобы не обидеть незнакомца. Тот сидел недвижно, свесив голову, и невнятно бормотал под носом:
– Так молода… и так радовалась жизни… просто держалась за руку матери…
Голос гипнотизировал, завораживая звуком, а не содержанием. Когда Генри надоело пялиться на бездушный кусок пластмассы, до него вдруг дошло, о ком говорит незнакомец.
Её дала мне мисс Гелвин. Много, много лет назад…
Айлин. Кажется, он лишь шевельнул губами. Человек опёрся ладонью о пол и начал вставать. Генри бросился к нему, с силой положил руку на плечо:
– Вы о ней, верно? Вы её знаете?
Человек кивнул и выпрямился, сразу оказавшись на голову выше Таунсенда. Возможно, это было лишь потому, что Генри стоял ступенькой ниже, но он всё равно чувствовал себя неудобно. Все вопросы испарились из головы, кроме главного:
– Она в опасности? Скажите…
Человек кивнул снова и ровно сказал:
– Мне нужно уходить.
– Как вы можете? – возмутился Генри. – Ей нужно помочь!
– Ничем не могу, – незнакомец сделал один шаг вверх. Генри едва не схватил его за рукав, но что-то удержало его от этого порыва:
– Там заперта дверь. Я не знаю, как её открыть. Может, вы сможете?
– Нет.
– Но я видел, как вы стучались к ней! – Генри почувствовал волну чёрного отчаяния и ненависти к этому сомнамбулическому типу. – Вы тоже шли к ней. Вы…
Иногда озарения приходят в те самые моменты, когда становится слишком поздно. Генри осёкся, моргнул. Кроваво-красные стены поплыли перед взором. Он непонимающе посмотрел на куклу, которая свесилась вниз со ступеньки, раскинув руки.
