Он постучал в дверь кабинки, и она сдвинулась внутрь: кабинка была не заперта. Холодея, Генри поднял руки перед собой, но пальцы ни на что не наткнулись. В третьей кабинке была только тягучая тьма, сдобренная кислым рвотным запахом. Генри был один в женском туалете. Синтия пропала.

Оказавшись одна, Синтия стёрла с губ натужную улыбку и с тихим ругательством подлетела к кабинке. Тусклый, почти отсутствующий свет превращал унитаз в чёрный монолит. Склонившись над ним, она с облегчением дала волю судорожным порывам.

Когда буря улеглась, Синтия выпрямилась и скорчила в темноту кислую мину. Она ненавидела выставлять себя в таком свете – даже перед таким лопырём, который ждал её в коридоре (ну, насчёт лопыря Синтия себе лукавила, парень ей приглянулся). А ведь знала, тоскливо подумала она, что так и будет. Но после третьего бокала количество поглощаемого спиртного вдруг стало понятием смешным и ненужным…

Она подошла к зеркалу и мысленно чертыхнулась. Какой умник вдохновился гениальной идеей – испортить лампу в туалете? Максимум, что она могла различить на смутно-синей глади – собственная тёмная фигура без всяких отличительных черт. Даже прихорошиться чуток нельзя… Но Синтия всё-таки немного покрутилась перед бесполезным зеркалом, приводя в божеский вид волосы и одежду – и заодно пожалела, что с собой нет любимых мятных таблеток против запаха изо рта. Положительно, всё против неё.

Ну-ну, невесело усмехнулась она, если уж на то пошло, то этот Генри – лишь бесплотный мираж, призванный её развлечь в мире иллюзий. Она проснётся, немного поностальгирует по симпатичному парню и его обаятельной щетине, и по пути в душевую обязательно забудет его. Вот и всё.

Синтия выглянула в коридор:

– Ну что, бой, долго жд…

Слова оборвались на середине. Она озадаченно умолкла и огляделась. Чёрт-те что!

Блеклый коридор пропал. Его сменила пустая платформа метро. Над Синтией неприветливо горел зелёный огонёк семафора. Древний поезд с приглашающе раскрытыми дверями застыл на рельсах. Синтии показалось, что у всех вагонов в этом составе не хватает колёс. Рядом с ней, в углу, расположился сломанный кофейный автомат: кто-то разбил витрину и рассыпал коричневые бумажные стаканы по перрону. На стенах громоздились непристойные надписи цветными мелками.

– Генри? – она затравленно смотрела на жуткую платформу. – Что это?

Неизвестно откуда в подземке появился ветер, и обрывки газет заскользили по полу. Из выемки автомата вывалился очередной стакан, подкатился к носкам её туфелек. Синтия слабо вскрикнула и отступила.

Сон, напомнила она себе. И очень жуткий сон. Их слишком было много за последнюю неделю.

Как бы там ни было, нужно было выбираться. Синтия увидела широкую лестницу, ведущую наверх. На ступеньках засохли коричневые потёки. Она поморщилась, но пересилила отвращение и пошла к лестнице, стараясь не касаться скомканных газет на полу. И не забывала краешком глаз следить за поездом, который напоминал пожилого злобного старика.

Дежа-вю. Синтия не знала этого слова, но её состояние точнее всего можно было охарактеризовать именно так. Да, она была напугана и немного заинтригована – наверное, именно способность в любом повороте судьбе видеть интригу и азарт помогли ей сохранить к концу второго десятка лет красоту и независимость. Но ей не давало покоя чувство, будто в мозгу посреди вязкой кашицы плавает нечто твёрдое и скользкое, не давая себя словить. Какое-то покрытое пылью воспоминание, которое вяло шевелилось при виде этого сюрреалистичного перрона. Синтии это не нравилось, и она ускорила шаги. Когда с величайшей осторожностью она поставила ногу на первую ступеньку лестницы, в глаза бросилась надпись в стиле граффити, нанесённая на стене над лестницей. Надпись была короткой и дурацкой.

Искушение.

Слово было выведено на бетоне. Не скабрезность, не очередное бессмысленное признание в любви, а искушение. Синтия лишь пожала плечами. Когда она снова посмотрела вперёд, то увидела, что путь загораживает человек. Его тень упала на Синтию. Она остановилась, не представляя, что делать дальше. Человек не предпринимал никаких действий, просто улыбался – дружелюбно и успокаивающе. И ей сразу захотелось улыбнуться в ответ. Если бы Генри умел так улыбаться, то она, пожалуй, могла бы и не откладывать «особую услугу» на потом.

– Привет, красавчик, – весело сказала она и с тревогой заметила, как улыбка незнакомца угасла. Лицо оставалось таким же мягким и мечтательным… но улыбка растаяла, как луч зимнего заката.

Лёгкой победы не получилось.

Через пятнадцать минут после того, как Генри бравурно вторгся на территорию туалета, он решился выйти. Он стоял, прильнув к двери, и вслушивался в звуки с коридора. Но так и не услышал ничего – или дверь была слишком толстой, или собаки ушли. Впрочем, имелся третий вариант: жёлтые твари умнее, чем он думает. Они притаились и ждут, когда недогадливая жертва откроет дверь.

Но Синтии в туалете не было. Генри по три раза перепроверил кабинки. Девушке некуда было уйти, но она как-то умудрилась. Может, цирковым работникам со стажем трюк не показался бы чем-то особенным, однако ни Синтия, ни Генри на фокусников не катили. Если следовать теории Синтии, то она, возможно, проснулась и теперь с облегчением потягивается на постели. А Генри остался здесь… в мире грёз. Чертовски бредовых грёз.

Он повернул ручку. Звук щелчка разнёсся грохотом крупнокалиберной пушки. Если собаки выжидают, то лучшего сигнала к действию не придумать.

Генри открыл дверь. Чем быстрее закончится этот нелепый кошмар, тем лучше. За четверть часа темнота успела ему надоесть. Зрачки требовали света, мозг хотел определённости.

Сморщённое тело по-прежнему лежало на полу. Пасть была приоткрыта; собака скалилась самодовольной ухмылкой, и язык висел между зубов рваным серым тряпьём. Кровавые следы чётко выделялись на полу. Они уходили туда, откуда пришли Генри с Синтией. Самих собак не было видно, но далеко они не уйдут. Через сто шагов коридор кончится эскалатором. Твари скоро вернутся.

Не закрыв дверь туалета (боялся, что петли заскрипят), Генри пустился бегом. Он ощутил безмерное облегчение, добравшись до «светлой полосы», где лампы были целы. После сумрака коридор казался ещё более светлым и… обесцвеченным, что ли. Ненастоящим – вот где правильное слово. Создавалось впечатление, что всё – начиная с плакатов и кончая самим Генри, – не более чем плоский двумерный образ, отбрасываемый проектором.

Рядом высились турникеты, через которые можно было спуститься на нижние платформы. Вниз Генри было совершенно незачем. Он возлагал надежды на дальний конец коридора, где должен быть выход на улицу. По крайней мере, так Генри запомнил планировку метро. Он спускался сюда нечасто. Наверное, раз в месяц, а то и реже.

А что ты будешь делать, если на той стороне тоже окажется тупик?

Генри молча прибавил шагу. О таком повороте он не думал как следует, но ответ напрашивался. Проснуться. Да, единственное, что тогда останется – проснуться и порадоваться солнечному свету за окном. Потому что такого не может быть.

– Генри! Помоги мне…

Он озадаченно повернул голову. Голос Синтии шёл будто из-под земли. Пустое здание исправно отражало крик, многократно усиливая.

– … спаси…

Генри невольно передёрнуло. Он узнал эту мольбу о помощи – уже слышал раньше. В телефонной трубке…

Но как?

Не успел в голове сформироваться совершенно бесполезный вопрос, а Генри уже стоял у турникета. При всей любви к пустым размышлениям у Таунсенда было хорошее свойство: если эта любовь мешала делу, он мог с лёгкостью послать её к чёрту.

Линч-стрит, гласили белые буквы на чёрном. Генри часто бывал на этой платформе, пока не устроился внештатным корреспондентом местной газеты и практически перестал вылезать из берлоги. Так что табличку он видел не впервые… но она была скорее незнакомой, чем знакомой. Словно её извлекли из-под руин бомбёжки и нацепили на прежнее место. Табличка равнодушно наблюдала за попытками Генри пробить себе путь. Навалившись на перегородку всем весом, он попытался провернуть шарниры силой. Металлические прутья не шелохнулись. Генри упал на колени, нагнулся и начал было протискиваться под турникет, но вовремя сообразил, что так он стопроцентно застрянет.