– С другими дела плохи. Фрэнк убит. И ещё, кажется, пятеро полицейских, которые вели расследование в доме.

– Фрэнк? Полицейские? – она широко раскрыла глаза; в глазах мелькнул испуг.

– Нет-нет, – поспешил заверить её Генри, – должно быть, он сделал это до того, как начать свой ритуал… чтобы никто не ходил в квартиру, когда у него удастся возродить мать. Знаешь, оттуда все уезжают, – добавил он чуть погодя.

Айлин потрясённо смотрела в окно, где полыхало лазурью небо:

– Фрэнк…

Наступило молчание. Генри смотрел на цветы, лежащие на её груди, потом спросил:

– Твою палату охраняет полицейский. Он ещё не заходил к тебе?

– Как же, заходил, – Айлин теребила тюльпаны кончиком мизинца. – Задавал вопросы. Что я видела перед тем, как на меня было совершено нападение, запомнила ли лицо… – она подняла глаза. – Я сказала, что ничего не помню. Что получила удар, как только начала открывать дверь, и ничего не разглядела. Скажи, Генри… я правильно сделала? Ведь теперь они так и так не смогут его поймать…

– Да, – ответил Генри. – Всё правильно. Наверняка он меня тоже основательно помучает. Думаю, как-нибудь выживу.

Он натянуто заулыбался, но Айлин не ответила тем же.

– Генри, когда этот полицейский задавал вопросы… я видела, что он разозлён. После такого случая поимка убийцы станет для них делом мести. Им станет всё равно, кого ловить…

Генри медленно кивнул. Он задумывался над своим положением в глазах полицейских, но в вчера сумраке серых туч это казалось делом далёким и неважным. А сегодня…

– Что собираешься делать? – спросила Айлин.

– Не знаю. Пока буду жить, как прежде. Другие уезжают, но мне всё равно сейчас податься некуда. А потом…

Слова почти воплотились в звук, и он готов был признаться ей, что подумывает об отъезде. Но не сказал, а быстро закрыл рот, как человек хватается за ручку ведра, боясь расплескать содержимое. Не хотелось огорчать Айлин и добавить к её тревогам ещё одну. Не сегодня.

– … потом видно будет, – закончил он после тягостной паузы. Айлин смотрела на него. В глазах были едва заметные штришки грусти.

– Мне, похоже, тоже придётся вернуться в свой дом, – сказала она. – Чем скорее, тем лучше. Здесь просто невыносимо. Я хочу на воздух.

На мгновение Генри охватила паника – вернуться, ей? В приют этих молчащих стен и вывески, алеющей за окном?.. Почему так? Как может Айлин снова оказаться в этом месте и продолжать там свою жизнь – в месте, которое стало причиной всех их бед, которое убило десятки людей? Она должна испытывать отвращение к квартире 303. Она должна…

Но почему тогда ничего подобного не чувствуешь ТЫ? Если уж на то пошло, тебе тоже досталось. Тебя должно воротить от одной мысли о том, чтобы перешагнуть порог квартиры.

Он попытался вызвать в памяти воспоминания о заляпанных кровью стенах; о тикающем шёпоте, который наполнял гостиную и вливался в уши: ни-ког-да! Он хотел разбудить в себе злость, ярость… страх, в конце концов. Но не получалось. Единственное чувство, которое вызывал образ квартиры – спокойствие и безмятежность, властвующие в её пределах, и сумрак, не режущий глаза.

Он понял, что то же самое чувствует и Айлин. Ей неуютно здесь, в белых стенах, под синими небесами. После пережитого ужаса она хочет толики умиротворённости и безопасности.

– Хорошо, – ответил Генри и сделал вдох. Благоухание цветов защекотало ноздри, глаза прослезились. Он сделал то, что должен был сделать в эту секунду, а может, многим раньше: склонился над девушкой и поцеловал её в губы, чувствуя их мягкость. За спиной скрипнула дверь: полицейский, а может, медсестра, заглянули убедиться, что в палате всё в порядке. Ни Генри, ни Айлин не обратили на это внимания; в конце концов, после пройдённого кошмара они имели полное право на это солнечное мгновение.

Пожалуй, подумал Генри, это можно назвать хэппи-эндом.

Полицейский был уже не один в коридоре. Человек в строгом сером костюме ждал Генри, прислонившись спиной к дверному косяку. Когда Таунсенд вышел из палаты, он выпрямился и подал ему руку:

– Рональд Деккер, сэр. Специальный агент ФБР. Вы – мистер Таунсенд, я правильно понимаю?

– Да, – хмуро сказал Генри, предчувствуя недоброе.

– Вы вчера спрашивали о состоянии мисс Гелвин около пяти вечера?

– Да.

– И вы занимаете квартиру 302 в апартаментах в Южном Эшфилде, которыми управлял мистер Сандерленд?

– Да.

Фэбээровец удовлетворённо хмыкнул:

– В таком случае мне нужно задать вам несколько вопросов относительно недавних событий, которые имели место в доме, где вы живёте. Простая формальность, мистер Таунсенд. Мы расспрашиваем всех жильцов.

А за всеми жильцами они прискакали бы в больницу, не дожидаясь их возвращения домой?

– Разумеется, – механически отозвался Генри.

– Тогда пройдёмте сюда…

Пока они шли, проталкиваясь через гущу людей (Деккер то и дело оглядывался на Генри, будто боялся, что тот сорвётся и убежит), Таунсенд размышлял о синих небесах за окном и о том, какими они иной раз могут быть жестокими.

Стоит ли сказать, что во время допроса эти думы ему не помогли нисколько.

Сегодня он вернулся раньше, чем вчера. Солнце даже не успело зайти. Полиции в подъезде не было; это его обрадовало. Он поднимался вверх, к себе, с трудом переставляя ноги. Всё время допроса он чувствовал себя так, словно его бьют острыми сапогами по лицу. Остаток сил выветрился под напором чётких и безжалостных вопросов Деккера.

Кем вы приходитесь мисс Гелвин? С какой целью вы нанесли ей визит?

Почему вы не ходите на работу уже около десяти дней?

Можете ли вы объяснить, где находились в течение последней недели? Или хотя бы вчера вечером?

Вы говорите, что находились дома. Как вы объясните, что только вчера вечером «узнали» о происшествиях в вашем доме, если это так?

Знаете ли вы о деле Уолтера Салливана?

Вопросы. Вопросы. Он лихорадочно соображал, что отвечать, но большинство ответов, сводящиеся к тому, что он «был болен и лежал в лихорадке», не удовлетворили пытливого фэбээровца. Это было видно невооружённым глазом. Отпустил он Генри с большой неохотой. Холодная прощальная улыбка обещала скорую встречу. Признаться, Генри вообще не надеялся, что его выпустят из душной приёмной госпиталя. Он смотрел на стены, отливающие побелкой, и вспоминал, как недавно видел это место в страшной разрухе. А Деккер продолжал бомбардировать его вопросами, загоняя в угол.

Он достал из кармана ключ и вставил в замочную скважину. Но, прежде чем повернуть, оглянулся через плечо на треклятые следы ладоней. Двадцать одно. Поблекли, но держатся.

А на противоположной стороне – белая табличка. 302. Квартира. Его.

Генри открыл дверь.

Здравствуй, осторожно обратился он к темноте внутри. Я пришёл.

Сначала ничего не происходило… гостиная, тени… потом Генри почувствовал это. Призрачное шевеление воздуха, растрепавшее волосы чьей-то тёплой ладонью. Тончайший знакомый запах проник в нос… она.

Двадцать Одно Таинство.

Вращающийся сердечник, заглатывающий трупы.

Ты здесь? – спросил Генри. – Скажи мне… ты здесь?

На этот раз ответ пришёл мгновенно, и голос был до боли знаком, с первых дней жизни, начиная с тёплого козьего молока, которым он начинал летние утра:

Я здесь. Заходи, мой мальчик.

У него задрожали губы. Он крепко сжал их, удивляясь: что это? Неужели я плачу? Этого не может быть, ведь я никогда не мог…

Однако же прозрачная капля выкатилась из глаза и проторила путь по щеке вниз. Когда она сорвалась, Генри поймал её на лету на кончике пальца и поднёс к языку, чтобы ощутить вкус. Солёный.

Как такое могло произойти?

Может, в книге Уолтера ритуал был описан неправильно, и для пробуждения матери требовалось меньше двадцати одной жертвы?..

Вряд ли.

Может, Фрэнк и убитые полицейские тоже были брошены маньяком в кровавое озеро? Нет… он бы не стал такого делать.